Словесная эмоция стала интимной эмоцией, т. е. эмоцией антитеатральной (не «мы», а «я» воспринимаю). Поэтому так нестерпима декламация, т. е. отработка словесного материала не для одиночного восприятия, а для множества (соборного восприятия).
Но довольно о театре.
Пришла М<арина> с рынка. Нужно идти к морю.
Буду писать тебе еще.
Обнимаю и люблю тебя крепко
С.
P. S. Я горд тем, что мне все главное из происходящего в Москве, и в России вообще, известно лучше, чем многим приезжающим из Москвы гражданам. И не только относящееся к литературе и искусству.
Говоря с приезжими люблю этим хвастать.
Читала ли «Разгром» Фадеева? Одна из лучших книг последних лет — Верно?
Нежно тебя люблю и помню постоянно.
Мой адрес:
Villa Jacqueline.
Pontaillac (Char<ente> Inf<érieure>).
7 Марта <1929 г.>
Дорогая моя Лиленька,
Это ужасно. — Я получаю от тебя по одному письму в полгода. Так, говорят, общаются с остальным миром прибрежные обитатели Ледовитого Океана в Сибири. Но ты в Москве, — я в Париже и несмотря на это мне приходится каждое свое письмо начинать с тех же вопросов: Жива ли ты?
Я знаю, что дело здесь вовсе не в расстоянии нас разделяющем. Мне недавно пришлось прочитать переписку Бакунина с братьями и сестрами.[152] Бакунинская семья — одна из самых дружных русских семей (и одна из самых необыкновенных семей!). Михаил, несмотря на свое постоянное отсутствие (заграница — крепость — заграница) был, конечно, невидимой осью для своих братьев и сестер, но вместе с тем — переписка между ним и семьею, сначала очень горячая, постепенно почти прекращается. Причина — не цензура жандармов. Просто наступает минута в разлуке, когда необходимо услышать голос и когда слова без голоса становятся бестелесыми и бескровными. Нам бы с тобой провести день вместе. Что скажешь в письме, когда ты видишь меня двадцатилетним мальчиком, рвущимся к смерти, а я тебя — такой, какой ты была пятнадцать лет назад?
Я недавно был болен — болезнь оказалась пустяком (что-то вроде старческого прострела (помнишь Пра?), но была минута, когда я от боли почти не мог дышать и т. к. я не знал что со мной, то подумал о смерти. Вот чего я по правде сказать боюсь ужасно — это не дождаться возвращения. Время чем дальше, тем бежит быстрее и незаметнее. В детстве помню — год был какой-то громадной протяженностью, а сейчас — года, как недели. Есть чему испугаться.
Что же тебе написать о себе? Я работаю там же и столько же.[153] Часто ложусь в три часа ночи. Очень устал. На себя не остается ни одной минуты. М. б. это и хорошо, но временами бывает непереносимо.
Сын мой — замечательный (тебе должна была рассказать о нем В<ера> А<лександровна>[154]), да и дочь оч<ень> хороша.
Прилагаю их карточки, снятые летом. М<арина> много пишет. Ее последнюю книгу[155] ты, верно, видела. Материально — трудно. Ведь нас четыре человека. Я зарабатываю 1.100 fr. в месяц + Маринин заработок. Но на прислугу не натягиваем, а при наличии Мура это большое бремя для М<арины> и Али.
Как В<ера> с сыном? Н<ютя> мне давно прислала грустное письмо о семейных неладах. Нужно же было полюбить эту скотину. Вот уж действительно: любовь зла — полюбишь и козла. А ведь любила же эту мелюзгу!
Что В<ера> А<лександровна>? Она должна была мне написать — и ничего. Передай ей пожалуйста, что легкомыслие в некоторых областях непростительно. Что когда дело касается моего театрального дела — я ничего не забываю и не прощаю.
Мне ее тетка передавала, что она вышла замуж. Быстро. Но я пожалуй рад за нее. Она оч<ень> добрый человек, но допотопно-декадентский. Думаю, как говорится, среда заела и эгоцентризм туберкулеза. Кланяйся ей.
Сейчас ночь. Мур и Аля спят давно. Пора и мне ложиться.
Лиленька — родная — напиши мне. Хочу верить, что ничего страшного с тобой не случилось. Знакома ли ты с Пастернаком?
Обнимаю тебя крепко
Твой С.
Привет В<ере> и племяннику. Всем друзьям поклон.