Но это ожидание очень мучительно. Каждый шаг нужно направлять не прямо, а вкось. А так хочется выпрямиться!
То что ты писал о вреде отгораживания и о спасительности любви ко всем и принимания всех через любовь — мне очень близко. И не так близко по строю мыслей моих, как по непосредственному подходу к людям. Особенно после войны. Весь характер моих отношений с людьми в последние годы — именно таков.
В последнее время мне почему-то чудится скорое возвращение в Россию. М. б. потому, что «раненый зверь заползает в свою берлогу» (по Ф. Степуну). А в России у меня только и есть одна берлога — это твой Коктебель. Спасибо нежное тебе и Марусе за ласку и приглашение.
Мне хотелось бы тебе написать о тысячи вещах и именно тебе, но боюсь, что не удастся. М. б. все же соберусь и сделаю это. Мысль, что ты жив, существуешь и что м. б. нам предстоит встреча меня бесконечно радует и согревает. Думал написать отдельно Марусе, а потом решил, что все написанное тебе относится в равной мере и к ней.
Целую вас обоих
Горячо вас любящий
Сережа
Твои стихи напечатал. В Феод<осию> нет надежды переслать деньги, а потому пересылаю их Лиле. Ее адр<ес>: Мерзляковский пер<еулок> д<ом> 16 кв<артира> 29.
<14. 04. 1928 г.>[321]
Обнимаю и поздравляю родного Макса[322] — Сережа.
КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ Е. О
Новочеркасск 28 мая <19>18 г
Дорогая Пра, письма — Ваше и Макса — меня очень обрадовали — первое, что я получаю за все это время.
Не разделяю Вашего мрачного взгляда на будущее России. Сейчас намечается ее выздоровление и воссоединение и в ближайшем будущем (два — три года) она будет снова великодержавной и необъятной. Никто ее не сможет ни разделить, ни растоптать.
Говорю это, основываясь на фактах, о которых расскажу при свидании.
— Рвусь к Вам и, кажется, удастся вырваться недели на две. Только что перенес первый приступ возвратного тифа — жду повторения и по выздоровлении постараюсь выехать.
Я очень устал и даже не устал, а постарел: мечтаю о креслах, внуках и…. мемуарах.
Будьте здоровы — милая Пра — Целую Вас и Макса
Сережа
Спасибо Максу за стихи. Каковы они — не могу сказать, потому что принимаю теперь все восторженно. Необходимо об очень многом тебе — Максу — рассказать, но в письме — неудобно. Меня судьба опять бросила в самый центр будущего переворота. Но… я потерял вкус к ним — тем более, что последний переворот будет очень невкусным.
Пишите! Ваши письма для меня — большая радость.
ВОЛОШИНЫМ М. А. И Е. О
15 сент<ября> 1917, Москва
Дорогая Пра, спасибо Вам за ласковое приглашение. Рвусь в Коктебель всей душою и думаю, что в конце концов вырвусь. Все дело за «текущими событиями». К ужасу Марины я очень горячо переживаю все, что сейчас происходит — настолько горячо, что боюсь оставить столицу. Если бы не это — давно был бы у Вас.
Вернее всего первой приедут Марина с Алей. Они остановятся у Аси и м. б. пробудут в Феодосии всю зиму.
— Я занят весь день обучением солдат — вещь безнадежная и бесцельная. Об этом стоило бы написать поподробнее, но, увы, — боюсь «комиссии по обеспечению нового строя».
Вчера вечером было собрание «обормотника», на к<отор>ом присутствовала Маргарита Васильевна. — Много вспоминали Вас и Коктебель и… Боже, как захотелось из Москвы.
Здесь все по-прежнему. Голодные хвосты, наглые лица, скандалы, драки, грязи как никогда и толпы солдат в трамваях. Все полны кипучей злобой, к<отор>ая вот-вот прорвется.
— Только что был Бальмонт. Привел с собою какую-то поэтессу,[323] пунцовую от смущения. Она читала свои стихи, выпаливая их с невероятной быстротой. Стихи выглядели скороговорками — вроде — «на дворе трава, на траве дрова». А стихи у нее хорошие.
Бальмонт прекрасен. Он меня очаровал сразу, как я его увидел. Представлял же я его себе совсем иным. Он часто заходит к нам.
До свидания милая Пра. Крепко Вас целую и люблю.
Ваш Сережа
Милый Макс, спасибо нежное за горячее отношение к моему переводу в Крым. Маркс мне уже ответил очень любезным письмом и дал нужную справку.
— Но в Москве мне чинят препятствия и верно с переводом ничего не выйдет. Может быть так и нужно. Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь — Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне. —
Бальмонт сразу победил меня своим пламенным отношением к тому, что происходит.
С очень многими не могу говорить. Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас.