Поверь мне, лучшее, что есть в Америке, — университетские кампусы: светлые лица, услужливость, интерес к российским делам, физическое здоровье, всяческий уровень, никаких подавленных сексуальных тревог на физиономиях, там даже некрасивые девушки чем-то привлекательны. А может быть, все эти ощущения — признак старости.
Книжка моя по-английски продается, даже чуть лучше среднего восточноевропейского произведения, но никакой, естественно, сенсации не произошло. Права тоже расходятся, все больше в малые государства — Швеция, Дания, Норвегия и т. д. Приличные страны, включая твою «вторую родину», молчат, но агент клянется, что постепенно всех уговорит. И в журналах здешних что-то появляется, в «Ньюйоркере» (декабрьском) опять будет рассказ[1], короче, я довольно прочно вошел в какую-то среднюю категорию продвинувшихся азиатов. Денег чистой литературой я зарабатываю от 5 до 7 тысяч в год — прожить на это здесь невозможно. Но все-таки большинство американцев (не коммерческих) и того не зарабатывают.
Посылаю вам две новые книжки, «Наши» — получше. Прочти, если будет время, главы 9-ю и 11-ю. «Заповедник» начинается примерно с 65-й страницы, до этого —скучно. «Наши» выйдут в «Кнопфе» по-английски, как и «Зона». Для английского варианта «Зоны» я дописал 30 страниц, чтобы приподнять общий уровень. Этот кусок будет в 39-м «Континенте».[2] Батька Максимов вдруг меня простил.
Статью о Лимошке обязательно пришли. Он здесь сильно нашумел. Книгу его, вышедшую в «Рэндом-хауз»[3] (очень хорошее издательство, полукоммерческое), все крупные газеты обругали, некоторые — грубо, кажется, это все идет ему на пользу. Ругают, значит — покупают.
На «Компромисс» было уже 16 рецензий, все без исключения положительные, но короткие и вялые. Писал ли я тебе, что единственную абсолютно комплиментарную рецензию напечатала газета «Гей комьюнити ньюз» — орган гомосексуалистов.
Идея книжки об Америке через газету у меня была и есть. Даже название есть — «Невидимая газета». И действительно, надо бы издать под одной обложкой: «Невидимая книга», «Невидимая газета»[4]. Времени нет…
Байбаков, так же как и Андропов, не внес ничего нового в привычные формы. Пишет все, что писали до него.
Русскоязычные газеты в Америке без конца высчитывают, когда умрет Андропов, и хотя Юрик, конечно, большой негодяй, звучат эти прогнозы трусливо и невнятно. И вообще, это, как говаривал Валера Грубин, не по-христиански.
Короче, жизнь, по сути, не очень меняется, жилище наше захламлено, как и в Ленинграде, денег почему-то не хватает, да и одет я примерно так же, как раньше. И не только я. Бывшие инженеры носят приличные серые костюмы. Игорь Ефимов умудряется покупать где-то синтетические коричневые пиджаки с сатинетовым блеском. Люда Штерн разгуливает в претенциозных накидках и т. д.
Надеюсь, что мы все же когда-нибудь повидаемся, пригласит же меня в конце концов какое-нибудь издательство в Европу, я всем намекаю, что не прочь. Ехать же за свои деньги как-то непрофессионально. Все же надеюсь.
Привет Ренате. Пиши. Обнимаю вас
С. Довлатов
1. См. письмо 4, примеч. 5.
2. Рассказ «Представление» (1984. № 39), один из лучших у С. Д. До него в «Континенте» напечатаны рассказы «По прямой» (1977. № 11) и «Юбилейный мальчик» (1979. № 19).
3. Роман Эдуарда Лимонова «Это я, Эдичка», написанный в 1976, в 1979 вышел в Париже, по-английски издан в 1983 в Нью-Йорке издательством «Random House»: «It’s Me, Eddy».
4. Этот замысел осуществлен в книге С. Д. «Ремесло», опубликованной «Ардисом» в 1985.
***
27. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову
Сережа, дорогой,
спасибо за письмо, за книжки. «Наши» мне действительно понравились больше, чем «Заповедник». Особенно глава про Борю. Читал ее вслух Ренате, которая очень смеялась, и я с ней. Но «Заповедник» ты тоже должен был написать. Т. е. я хочу сказать, что потребность распрощаться с родиной — естественна. Меня, между прочим, тоже все время тянет писать о специфических русских традициях. Что я иногда и делаю. В «Наших», в начале, есть что-то не твое, идущее от Бабеля, но потом ты от этого освобождаешься. Удивительно, как много ты пишешь. На моей «второй родине» спрос на русские книги невелик. Вышел «Пушкинский дом» по-немецки.[1] Рената расхвалила роман в местной газете, которая называется «Зюддойче цайтунг». Но затем появилась краткая и злобная рецензия в «Шпигеле», где говорится, что роман так же скучен, как и описанная в нем советская действительность, и так же никому не нужен, как изображенные в нем филологи. Им (читателям на Западе) — подавай правду о России, а литературой как таковой они не увлекаются. Причем к своим писателям они относятся совсем иначе и требуют от них как раз не «правды», а литературности. Грешным делом, и я высчитываю, когда умрет Андропов. Собираюсь вместе с женой поехать в марте в Ленинград и думаю, что какой-нибудь рутинно мыслящий секретарь обкома, который мог бы прийти к власти вслед за Андропкой, был бы в случае моей поездки лучше, чем хитроумный византиец, от которого не знаешь, что ожидать. В декабре будет пленум и тогда все прояснится. Письма из России стали чуть-чуть оптимистичнее. В 46/47 номерах «Огонька» гигантская антисемитская статья какого-то Вистунова[2] (не может быть русской фамилии, образованной от жаргонного карточного слова «вистун»). Все примеры в этой статье — ленинградские. Похоже, готовятся к суду над Мишей Мейлахом. Жена Сени Рогинского сказала по телефону, что Мише принесли в камеру коврик и разрешают получать в передачах фрукты. Надо это понимать как метафору «сотрудничества со следствием»? Неожиданно получил письмо из Нобелевского комитета с просьбой написать туда, кого бы я хотел видеть нобелевским лауреатом в следующем году. Это — новая манера у «нобелевцев»: опрашивать профессоров-литературоведов. Решил предложить Бродского. Странно, но чутье подсказывает, что дело может выгореть. Послезавтра поеду с Ренатой в Париж, на конференцию по Эйхенбауму. А в каких университетах ты был? (любовь к университетам разделяю, но частично, п<отому> ч<то> преподавать не очень люблю: будь моя воля, предпочел бы сидеть дома и писать).