Обнимаю.
Всяческие приветы — семейству. Рената кланяется.
Твой
Игорь
16. 01. 84.
1. Борис Ефимович Гройс (род. в 1947) — искусствовед, философ, с конца 1981 пребывает в ФРГ, в 1980-е, живя в Мюнхене, постоянно общается с И. С.
2. Ресторан на углу Невского и канала Грибоедова, вход с набережной, весьма посещаемое место и А. М. Панченко, и С. Д., и И. С.
***
30. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову
24 февр. <1984>
Дорогой Игорь, здравствуй!
В отличие от тебя я веду неправдоподобно мещанскую жизнь. Как ты знаешь, и я, и Лена работаем дома, в городе (на «Свободе») я бываю раз в неделю и хотел бы перестроиться на раз в две недели. Все мои бурные отношения с американской литературой осуществляются без меня: агент, переводчик и редакторы общаются между собой, а я раза четыре в год приглашаю их в русский ресторан, где три часа молчу, а затем выкладываю официанту от 200 до 250 долларов.
Книжка американская продается вроде бы неплохо (относительно), рецензий много, больше тридцати, включая несколько «важных» газет и журналов. Посылаю для хвастовства одну, из «Вилледж войс», только не подумай, что это — «Голос деревни». Это — газета, издающаяся в «Гринич вилледж», где живут артисты, художники, джазовые звезды, гомосеки и прочая богема. То есть «Вилледж войс» — это антипод «Н.-Й. Таймс». Если о тебе не пишут в «Таймс», значит ты — не солидный, а если не пишут в «Войс», значит ты — чопорный, нудный, бездарный и, что самое отвратительное, — гетеросексуальный.
Посылаю также из хвастовства рекламное объявление в «Н.-Й. Таймс». Расскажи там кому-нибудь в Ленинграде, уж слишком долго я был какой-то неясной личностью. А здесь меня расхвалили и в «Таймc», и в «Войс» — случай, поверь мне, чуть ли не уникальный.
Игорь, я чувствую, что слишком много пишу о своих лит<ературных> делах, и это, наверное, утомительно, но объяснение в том, что очень поздно началась у меня какая-то профессиональная жизнь…
Бродский всерьез занимается попытками вытащить отца.[1] Раньше мне, грешным делом, казалось, что он придуривается, то есть для виду хлопочет, но и боится лишней обузы, а теперь он взялся всерьез. В это дело ввязались епископы, кардиналы, Вильям Стайрон, Миллер, Зонтаг[2] и другие, и все они не понимают — почему сов. власть не хочет отпустить 81-летнего больного старика, да еще под воздействием таких заступников и при относительной аполитичности самого Бродского. Я, единственный, понимаю, что сов. власть полна глубочайшего презрения не только к Бродскому и его отцу, но и ко всем кардиналам, вместе взятым. А не выпускают старика по той же причине, по какой в сов. газете вдруг долго не публикуют твою статью — просто лень, руки не доходят, прямого указания нет, и вообще — лучше не делать, чем делать.
Что касается успехов Бродского, то тут произошла вроде бы заминка. Когда у него выходила в «Фарраре» книга стихов[3] (он, допустим, без иронии) говорил мне лично: «Это будет событие!» Я уверен, что он ждал Пулитцера или как минимум Премии Амер<иканской> Академии, но даже не был номинирован. Я точно знаю, что он это сильно переживал. Разгадка, видимо, в том, что на его уровне человек из этнического чуда превращается в равноправного участника американской лит<ературной> борьбы, где все разбито (как и всюду) на лобби: левые, правые, западный берег, восточный берег, вокруг одного издания, вокруг другого издания, и даже, я не шучу, гомосеки и не гомосеки. И у него появились враги, причем могущественные. А Бродский, надо сказать, не дипломат, не тактик, он много тут дерзил влиятельным людям, и так далее. Даже у меня, на моем уровне (прости, что опять перехожу к себе), может быть так: где-то что-то не публикуют, потому что редактор сказал: «А, это тип из „Ньюйоркера“, который ублажает дантистов своими обтекаемыми, слащавыми байками. Ну его к черту!» И так далее.
Короче, на всех уровнях жизнь печальна. Помнишь, говорили: «У кого суп жидкий, у кого жемчуг мелкий…»
Обнимаю тебя и приветствую. Не теряю надежды на какую-то фантастическую встречу. С каждым годом все дороже старые ленинградские связи.
Привет Ренате.
Ваш С. Д.
1. Александр Иванович Бродский, отец поэта, умер 29 апреля 1984 в Ленинграде.
2. Уильям Стайрон (Styron; 1925—2006) — американский писатель, романист; Артур Миллер (Miller; 1915—2005) — американский драматург; Сьюзан Зонтаг (Sontag; 1933—2004) — американская писательница, культуролог, с начала 1980-х сблизилась с Бродским.
3. Brodsky J. A Part of Speech. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1980.
***
31. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову
Сережа, дорогой,
отвечаю на твое письмо с чудовищным опозданием, п<отому> ч<то> был в Ленинграде. Только что вернулся. О тебе все расспрашивали — Андрей Черкасов, Валера Попов и филологическая богема. И даже пародист Александр Иванов[1] сказал, что он знает, что ты очень популярен. Но перед тем, как рассказывать про Ленинград, я поведаю тебе другую историю, возможно, связанную как раз с твоей популярностью. Вчера на «Свободе» раздался телефонный звонок, якобы из Парижа, и звонивший назвался Довлатовым. Затем он сказал, что не может получить наследство в СССР и по сей причине требует, дабы «Свобода» сообщила о таковом притеснении. Но при этом выразил сомнение в том, что «Свобода» его поддержит, потому как там засели одни жиды. На «Свободе» тут же обсудили случившееся и разумно решили, что звонил не Довлатов. Об этом мне только что рассказал Гейхман. Я ему в ответ рассказал всю историю с «наследством», чтобы он еще раз подтвердил в крyгy коллег, что звонил не ты. Так что ты стал объектом идеологической диверсии социализма. Странным образом теперь я должен сказать, что в Л-де у меня создалось впечатление, что КГБ несколько ослабил свою активность. За мной и Ренатой, понятно, следили, но не угрожающе, как в прошлый раз. На таможне тоже не было неприятностей. В городе появилось мясо разных сортов, но исчезло молоко. Успехи в выполнении продовольственной программы народ относит на счет Андропова, который стал национальным героем. Тоска по железному кулаку необычайно сильна. В Л-де — культ Романова.[2] Изменились лозунги на улицах. Вместо «Да здравствует КПСС» — «Ленинградцы, шире внедряйте метод бригадного подряда» и тому подобная экономическая белиберда. Анекдоты рассказываются исключительно о загробном мире и похоронах. Например: на похоронах Андропова человек встречает своего приятеля и спрашивает, как тот достал пропуск на Красную площадь, на что слышит в ответ, что тот достал не пропуск, а абонемент. И т. д. Впервые заметил, что толпа на ленинградских улицах состоит из каких-то полуазиатских лиц. Интеллигентное лицо — такая же редкость, как красивая баба. Знал ли ты хирурга Вадика Пашкова?[3] Кажется, да. Он умер год назад от тромба. Андрей с Варькой в общем благоденствуют, но Варька расстроена из-за того, что ее не пустили в Париж. Следствие по делу Миши Мейлаха закончено. В конце апреля будет суд. Более 100 человек вызывали на допросы. Был обыск у старых интеллигентных <…> Рыковой и Поляковой.[4] Спрашивают о гомосексуальных, коммерческих и «антисоветских» связях Миши. Миша колется, но мне показалось, не без расчета, закладывая только тех, кому его показания ничем не грозят. За откровенность на следствии его никто не осуждает. Азадовский раздался в плечах после лагеря и начал почти самоубийственную войну против КГБ: пишет жалобы на эту организацию в Верховный совет и другие инстанции. Весьма возможно, что его выпустят за границу (по еврейской линии). Советских фильмов в кинотеатрах почти нет: идет «Амаркорд» и что-то с де Фюнесом. Между тем советские фильмы один за другим запрещаются. Писателей печатают плохо. Попова издадут на будущий год, но только то, что он уже издавал раньше в его книжках. Одним словом, мрак, но хорошо хоть без Андропова. Принимали меня с какой-то необычайной нежностью (вероятно, потеряв надежду на то, что: контакты с заграницей будут еще когда-либо возможны). Рецензии на «Компромисс» с удовлетворением прочитал. Через неделю встречусь с Сахно и расскажу ей, что у тебя вышли новые книги: авось, старушка клюнет и разрекламирует их в «Зюддойче цайтунг».