Обнимаю
С. Д.
1. Аллюзия на антиутопию Дж. Оруэлла «1984» (1949).
2. Цезарь Самойлович Солодарь (1909—1992) — советский писатель, журналист, драматург.
3. Аллюзия на книгу Ильи Эренбурга «Тринадцать трубок» (1923).
4. Кирилл Косцинский умер 28 декабря 1984 в Бостоне.
***
41. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову
Сережа, дорогой!
очень обрадовался твоему письму. Я как раз собрался тебе писать, чтобы посетовать на мою поездку в Л-д (был там в самом конце декабря). Ситуация была такова. Когда я был в Л-де в марте прошлого года, я поругался с Панченкой. Моя бывшая ассистентка по университету, некая Наташа Герасимова[1], сказала мне, что Панченко вступает в партию, чтобы стать директором Пушкинского Дома. После этого я пришел в гости к Ларисе Степановой и ее нынешнему мужу и моему приятелю Гарику Левинтону, позвонил Панченке и всячески его обругал. О чем не жалею, хотя позднее и выяснилось, что в партию он не вступает. Ссора давно назрела <…>. Ввиду общей установки на терпимость я пока не могу ссориться с людьми по идеологическим причинам. Хуже (для меня) то, что Панченко, узнав о моем намерении уехать из Сов. Союза, вначале повел себя по отношению ко мне агрессивно, а затем вообще прекратил общение (на те полтора года, пока я сидел в отказе). Уже после того, как я обосновался в Германии, в Л-д приехала моя начальница из Констанца. Она встретилась там с Панченкой, и он в течение 9 часов рассказывал ей о моей подноготной, отзываясь обо мне, мало сказать, нелестно. Так что то, что я сделал, было правильно, пусть и неправильно мотивировано. Далее: Лариса дружит с Панченкой. Она попросила меня, чтобы я позвонил ему и извинился. Что я и сделал. Он же говорить со мной не захотел. В трубке раздалось какое-то рычанье. Нa этом инцидент был как будто исчерпан. Когда я приехал теперь в Л-д, мне тотчас позвонил Гарик и сообщил, что в их (с Ларисой) квартире не убрано, поэтому они принять меня не могут, что он вообще-то хотел бы со мной встретиться, но, право, не знает когда, и что он написал мне письмо, в котором делает мне выговор за мой мартовский приезд в Л-д. Я послал его на <…>. После чего, честно говоря, запил и загулял (с Валерой Поповым, Светиком Островым[2], который, хотя и начал писать портреты Ленина, но хуже от этого не стал, и с Никитой Дубровичем[3], которому я привез в подарок нож в надежде, что он убьет наконец свою жену — сталинистку Ирку из Интуриста). В процессе запоя я встретился с Наташей Герасимовой (см. выше), которая пожаловалась на Ларису, что та, дескать, указала на нее (Наташу) как на главную виновницу нашей с Панченко ссоры. Со стороны Ларисы это было подло, п<отому> ч<то> Панченко (человек в литературоведческом мире влиятельный) стал интриговать против Наташи (человека беззащитного и оказавшегося на грани выгона из университета, где она работает). <…> Дальнейшие три дня поездки прошли в попытках отпиться пивом и в мучительном самоанализе. В конце концов я пришел к выводу, что жить на две страны нельзя. Они (там) не могут примириться с мыслью, что мы — здесь. Они этого нам не прощают. Мы (с их идиотской точки зрения) — реализация их тайных желаний. Мы — их бессознательное. Когда это их бессознательное вдруг принимает некий реальный облик (как в случае моих наездов), тогда они начинают слегка сходить с ума. Соответственно они — наше бессознательное. И я тоже схожу с ума, когда вижу моих старых друзей. А жить нормально мы можем настолько, насколько мы можем преодолеть бессознательное, т. е. наше безумие. Поэтому я решил прекратить поездки в Л-д. Надеюсь, что в этом году вызову на месяц мою маму в Германию.
В целом впечатление от Л-да мрачное. В ресторанах запретили исполнение западной музыки. Славу Самсонова[4], Андрея Черкасова, Шуру Белянина[5] и (видимо, неизвестного тебе) Диму Соломахина[6] вызывали в ГБ, где им было сказано, что я шпион. Результат запугивания — ничейный. Слава и Андрей все жe со мной встретились. С Андреем и Варькой мы пили и за тебя, Валера и Слава о тебе интенсивно расспрашивали. Андрей в течение этого года должен защитить докторскую диссертацию. Варька бросила работу и похорошела. Советский народ совсем <…>. Вместо того чтобы бояться иностранцев, как это предписывает новый закон, народ охотно к ним (ко мне) подходит к начинает тут жe поносить сов. власть. Я думаю, что народу не нравится слабая власть (Черненко больной и борьба между Романовым и Горбачевым), а не советская власть. Много общался с Костей Азадовским. Видимо, его выпустят (за него хлопотали два австрийских канцлера — Крайский и Зиновац[7]). Но пока заставляют заново оформить все документы — среди прочего, требуют новый израильский вызов. Миша Мейлах до августа был в Ленинградской тюрьме, а теперь в Перми, в пос. Чусовое. Он — героический человек, но в Л-де этого никто не понимает и его ругают за то, что он якобы плохо вел себя на следствии. Охапкин вроде бы действительно свихнулся (ГБ здесь ни при чем). Помнишь ли ты Ларису Морозову?[8] Она <…> развелась с академиком Кондратьевым[9], вышла замуж за шведа и переезжает теперь в Стокгольм.