— Например, здесь на Сипе обнаружится нефтяное месторождение. Да, именно нефтяное месторождение: "постсоветская Россия" была крупнейшим экспортером нефти.
— Кем? — переспросил Серёжка.
— Экспортером. Так называлось государство, которое продает что-то другому государству. Только в тогдашней России нефть принадлежала не государству, а частным хозяевам.
— Игорь рассказывал, — подтвердил Серёжка и с явным вызовом в голосе добавил: — Я думаю, что это было неправильно.
— Я тоже так думаю, — согласился Стригалёв.
По растерянному лицу пионера стало понятно, что он ожидал от врача совсем другого ответа и собирался ринуться в яростный спор. Но предмета для спора не оказалось, и мальчишка на какое-то время смешался, не зная, что делать.
Доктор, между тем, продолжал:
— И большинство жителей России тогда думало точно так же. Тем более что нефтепромыслы достались новым «хозяевам» почти что бесплатно. Во всяком случае, за цену, несравнимую ни с их реальной стоимостью, ни с приносимой прибылью. Но государство, я имею ввиду власть, считало иначе.
— Как же так? — снова не выдержал Серёжка. — Это же его, государство, в первую очередь обокрали.
— Всё правильно. Но, видишь ли, государство — это люди. В первую очередь те люди, которые имеют государственную власть. И вот их это очень даже устраивало. Потому что сами точно так же смотрели на страну, как на свою кормушку.
— Как же они попали во власть? — теперь не утерпел уже Никита.
— Сложный вопрос. Я не историк… Но как-то попали. На волне недовольства предыдущей властью, у которой тоже своих грехов хватало.
— Так оно и было, — подтвердил Валерка. Рассказ врача в общем совпадал с тем, что они изучали по истории про Тёмный Век. Другое дело, что многое в истории того периода для подростка так и осталось непонятным, но это и естественно. Детально это время изучалось в старших классах на уроках обществоведения. Валерка как-то листал пособие: "Тёмный век и кризис гуманистического сознания". Читать, правда, не стал: совсем не до этого тогда ему было.
— А остальные люди? — не унимался младший брат.
— А остальные смирились. Во-первых, головы им задурили. Во-вторых, слишком много бед на них сразу обрушилось, не знали за что хвататься. А в-третьих… Когда у человека деньги из кармана вор тащит, человек сразу реагирует. Потому что понимает: грабят его. А когда кто-то прибирает к рукам нефтяную вышку где-то далеко… вышку, которую человек-то и в глаза не видел… Украли у всех, но вроде и не у кого лично.
— Да, логика… — разочаровано подвел итог Никита.
— Какая была. Особенно если учесть, что тогдашнее государство охотно прощало практически любые грехи, кроме одного: защиты страны от него самого. Пока чиновник воровал и продавал, считался своим человеком. А как только выступал на защиту государственных интересов, сразу оказывался на грани увольнения. Или фальшивого уголовного дела. А могли и просто убить.
— Это уже не Россия получается, а… неизвестно что, — решительно заявил Серёжка. Было похоже, что он собирался употребить выражение из тех, что дети обязательно узнают не смотря на то, что родители хотели бы оставить их на этот счет в неведении, но в последний момент всё-таки сдержался.
— Да уж… — согласно кивнул Никита и спросил: — Валер, неужели у нас тоже было так же? Или иначе?
— В первом приближении так же, — без энтузиазма признался старший брат.
— Офигеть…
— Это было характерно не только для России. Европа, США, Канада… Везде простой человек ощущал, что в государственном масштабе от него ничего не зависит. И везде в массе своей отказывался от своих интересов в пользу государственной машины, в обмен на какие-то личные блага. Социальная защищенность, пособия и тому подобное в Европе, фактическая безнаказанность за определенные нарушения закона в России… Много ещё чего. Большинство соглашалось. Ворчало по углам, не принимало в душе все эти нововведения, но дальше этого не шло. А тех немногих кто шел дальше, давили всей силой государственной машины. И в России, и, повторяю, во всех остальных странах.
Стригалёв глубоко вздохнул.
— Все изменилось, когда началась война. Тут уж государствам стало покупать людей нечем. Что толку в пособиях, если завтра на твой дом упадет бомба? К тому же оказалось, что подавляющее большинство тех, кто активно боролся за эти самые ценности, были способны только на борьбу из-за чужой спины. Причем из-за спины с очень крепкими кулаками. Сами защитить себя они были не способны. Да и вообще ни на что не способны. Так что подавляющее большинство из них вымерло в войну естественным путем: кто ж с ними возиться то будет? Самых активных линчевала толпа: эти люди умудрились добиться к себе такой ненависти от соотечественников, что как только стало ясно, что за это преступление никто не накажет, нашлось огромное количество желающих его совершить.
— Дураки, — констатировал Никита. — Неужели они не понимали, что с ними будет?
— Рассчитывали, что успеют убежать за границу. И, между прочим, если бы война была локальной, а не мировой, то, скорее всего бы, успели. Но война сразу превратилась в Мировую, а на такой войне подобные люди балласт. Тем более, что их можно использовать мертвых ничуть не хуже, чем живых.
— Это как? — не понял Паоло.
— Проще простого. "Великий борец за демократию Славкин, злодейски умерщвленный мерзавцами, недостойными быть назваными людьми, завещал нам…". Ну и и так далее… В общем, в войну такие люди в подавляющем большинстве — балласт. Возиться с ними никто не захотел, и как я сказал, большинство из них погибло. Некоторых война заставила взяться за ум, вспомнить, что огни всё-таки люди, а не «общечеловеки». Ну а те немногие, кто остался при прежних убеждениях и пережил войну, очень быстро поняли, что единственный способ остаться в живых — это взглядов своих не афишировать. Потому что люди вокруг терпеть их не станут. И перевоспитывать не будут. Просто убьют и всё. Или в лучшем случае выгонят прочь, что для таких людей в то время означало практически верную гибель. В то тяжелое время в одиночку мог выжить только очень сильный человек. Да и то, именно выжить, но не больше.
— А что значит — больше? — подозрительно спросил Серёжка.
— Понимаешь в чем дело… Человек может не только развиваться, но и дичать. Во всех смыслах. В плане цивилизации человек утрачивает знания и умения, если их долго не использует. Это только в плохих книгах офицер после двадцати лет войны берет в руки скрипку и играет так, что все вокруг столбенеют.
— Вы считаете, что офицер не может уметь играть на скрипке? — снова ринулся в бой Серёжка.
— Я считаю, что офицер может уметь играть на любом музыкальном инструменте. хоть на скрипке. хоть на арфе. Может даже на виуэле. Но уметь играть и сыграть умело — это две совсем разные вещи. Хотя ортопедия и не мой профиль, но я умею, например, делать пластику крестообразных связок. Умею. Нужно будет — сделаю. Вот только повожусь, наверное, вдвое дольше среднего ортопеда. И вероятность ошибки будет больше, чем у него. Так и тот офицер. Знаний мало. Голова, может быть, всё помнит, но если пальцы не успевают — вместо музыки будет какафония. А чтобы пальцы успевали, их надо тренировать. Если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. Вот только у настоящего офицера обычно находятся дела поважнее, чем пальцы тренировать.
— А зачем же тогда такие книги пишут? Зачем обманывают? — хмуро просил Никита.
— По-разному. Может, от незнания. Ну вот никогда человек в руках скрипку не держал, играть не пробовал. Только по стерео видел. И решил что это легко. Подумаешь, смычок по струнам таскать… Может, от неуважения. Может просто потому, что сам привык халтурить. Сляпал кое-как работу и ладно. Так сойдет. И всех вокруг себя такими же халтурщиками считает. Выжал из скрипки какой-то звук, а все вокруг в восторге: скрипач, великий… Только так не бывает. Не тот хирург кто разрезал. А тот, кто разрезал где надо, подправил что надо, аккуратно зашил и из послеоперационного периода больного вывел. А у коекакера после простейшего аппендицита человек с койки только через полгода встанет. Да ещё останется на всю жизнь со шрамом через весь живот, словно ветеран Бородинский битвы.