— Это вы поете? — спросил Валерка.
— Только припев, в хоре. А соло — это мой одногруппник, Андрюшка Турков. Теперь он, конечно, Андрей Васильевич.
— Хороший врач? — серьёзно поинтересовался Паоло.
— Прекрасный… Потрясающий кардиохирург. Вот уж кому в самом буквальном смысле можно смело доверять своё сердце.
— А что значит — молмичи? — спросил Валерка.
— Выпускники МИМА — Московской Императорской Медицинской Академии. Тут всё очень запутано. Москва в нашем мире в ходе Третьей Мировой войны разделила участь Флоренции. Точнее даже, предвосхитила её. Ракеты с ядерными боеголовками буквально стерли её с лица Земли в самом начале войны, когда Италия ещё не испытала на себе последствия ядерных ударов. Сейчас на месте древнего города раскинулось озеро. Московское море.
— Не уберегли, — грустно констатировал Валерка.
— Я вам рассказывал, в каком состоянии была Россия перед войной. Какая уж там противоракетная оборона, мосты от старости в реки падали… Ну так вот, после победы в Минске несколько уцелевших выпускников Московской Медицинской Академии занялись обучением и подготовкой новых врачей. Сначала это назывались курсы, потом — стало считаться институтом. И тогда в память о своей, как хорошо сказал Паоло, alma mater они решили сохранить название ММА. Пусть в Минске, но всё равно Московская Академия. В память о предшественнице. Название прижилось, впоследствии, правда, буква И вклинилась, но это уже несущественная деталь.
— Понятно. Но почему всё-таки "молмичи"? — продолжал допытываться Валерка. Подростку никак не удавалось сопрячь абривиатуру названия учебного заведения с прозвищем его студентов и выпускников.
— Дело в том, что ММА — очень старое учебное заведение. До того, как за ним закрепилось это название, оно имела и другие. Переименовывалось несколько раз. Непосредственно перед тем, как стать ММА, во времена СССР, оно называлось МОЛМИ, то есть Московский Ордена Ленина Медицинский Институт. Тогда и была написана та песня, ставшая неофициальным студенческим гимном. Когда название сменилось, то гимн остался. Осталось и прозвище. Был, правда, вариант, где вместо «молмичи» пелось «москвичи», но он использовался реже: среди поступавших в ММА жители Москвы большинства никогда не составляли.
— Вот это нам понятно, — подвел итог Валерка. — А остальное нет. Ну вот не укладывается у меня в голове. что один человек считает себя на каком-то основании выше другого. Тем более, если это основывается на том, кто от кого родился. Получается, что ещё ничего не сделал, а уже предназначен командовать. Так?
— Не совсем. Не забывайте про эти самые испытания со смертельным исходом. Считается, что они отсеивают недостойных руководить. Так сказать, естественный отбор. Выживает сильнейший. Вот только не учитывается, выживает именно сильнейший по умению выживать, а не по умению руководить.
— Всё равно я этого не пойму, — вздохнул Валерка. — Паоло, ты понимаешь?
— Приблизительно, — дипломатично ответил итальянец.
— Хорошо хоть так. А я вообще не врубаюсь. Для меня это всё как игра. Ну вот когда мы были маленькими играли, например, в космонавтов. Построили на диване себе космический корабль и летали… На Проксиму Центавра, на Сириус… Но ведь мы понимали, что мы играем и на самом деле находимся в детской каюте. И взрослые понимали, что мы играем. Им бы не пришло в голову пустить нас в центральный пост настоящего космического корабля. Малышей туда даже на экскурсии не водят. А уж чтобы доверить им управление. Но ведь глупо же это…
— Глупо, конечно. Только есть большая разница. Вы понимали, что играете. А они не играют, они всерьёз. В смысле — многие из них всерьез. Я не знаю вашего Игоря, не могу про него ничего сказать, но скорее всего, он не допускает мысли, что может быть как-то иначе. Сразу после войны таких было мало, очень мало. Но я уже объяснял вам, как и почему они утвердились у власти. А потом, когда они начали воспроизводить себя в новых поколениях, таких стало появляться всё больше и больше. Дети фальши не терпят. Поэтому смену воспитывали именно те, кто верил в то, что говорил. И они эту веру перенимали.
— А куда же смотрели остальные? — возмущенно воскликнул Паоло.
— Остальные работали. Я же рассказывал: некогда было смотреть по сторонам. Не мешают работать — и ладно. А когда поняли что произошло… Вздохнули и продолжили работать.
— Почему?!
— Потому что мы так устроены. Помните, я сравнивал этих людей с печенью? Так вот, если следовать этой аналогии, то мы — сердце. Мы умеем работать, но совершенно не умеем защищаться. Тем более, защищать других. Наше возмущение всегда уходит вглубь, в себя. Чтобы сподвигнуть таких как я на борьбу, нужен очень сильный лидер. Сначала для того, чтобы оттащить нас от своих рабочих мест, а потом чтобы добиться хоть чего-то путного от такого войска. Такого не нашлось. Вот потому-то наше сопротивление и не идет дальше нашей работы. Вакцина Кругловой стала личным ответом Софьи Сергеевны на политику, давайте называть вещи своими именами, уничтожения даунов. Мало? Может быть. Но займись она общественной деятельностью, стольких жизней больных этой страшной болезнью ей бы ни за что не спасти. Вот и для меня моя линия обороны — моя работа. Моя операционная. Мое отделение. Я к своим пациентам неуча с дипломом Императорского Лицея и близко не подпущу. Мои ученики, которым я прививаю определенные взгляды на жизнь и науку. Будьте уверены, они не станут рассчитывать на то, что их происхождение возместит им в работе отсутствие знаний. Немного? Да, наверное, немного. Но что будет с нами всеми, если останутся только те, чье кредо в конечном итоге сводится к тому, что ничему учиться не надо: ты русский, ты особенный человек, ты биологически здоров, а значит, можешь добиться всего что захочешь. А знания и профессионализм — выдумки вырожденцев.
— Они действительно так считают? — всё ещё никак не мог справиться со своим недоверием Валерка.
— Именно так. "Математика ещё никого не сделала порядочным человеком", — эту фразу Стригалёв произнес, намеренно изменив голос, тем самым давая понять. Что цитирует очередной имперский лозунг. — Да, да, тысячу раз да. Наука и нравственность лежат в непересекающихся плоскостях. Выдающийся ученый может быть не менее выдающимся мерзавцем. Но и нравственность сама по себе не делает человека компетентном в том или ином вопросе. Чтобы вылечить больного, построить мост или сконструировать гипердвигатель, нужен не нравственный авторитет, а квалифицированный специалист. Если бы наша Империя полностью и окончательно воплотила бы в жизнь те принципы, на которых она построена, то уничтожила бы саму себя. По Земле бродили бы одичалые люди в одежде из кое-как выделанных шкур, вооруженные каменными топорами и копьями. Изготовить медное оружие — это уже довольно сложная технология, этому уже надо учиться. В тридцать лет — уже старик. Ужасающая смертность при родах и раннем детстве. И, конечно, ежедневные многочасовые рассказы о том, как славные вожди возродят великую космическую империю, вот только разберутся с очередным коварным врагом. Иначе и быть не может, ведь они русские и чувствуют, как ветер дует им в лицо. А больше ничего не нужно.
— Идиотизм, — зло процедил Валерка. Подросток, наконец, прочувствовал всю серьезность вопроса, и теперь в нём закипала злость.
— Да уж, дикари, — добавил свою оценку Паоло.
— Именно что дикари. Сейчас уже дикари, среди звездолётов и плазмомётов. Дикарь — это не шкуры и нечесаная борода, а отношение к жизни. Наши далёкие нецивилизованные предки, которые тоже ходили в шкурах и с каменными топорами, но стремились познать открытый перед ними огромный мир, в тысячу раз меньшие дикари, чем большинство современных дворян. Именно потому, что они познавали. А эти просто заставляют других смотреть на мир своими глазами. Именно поэтому с наукой и вообще с мыслью им не по пути: мысль всегда неуютно себя чувствует в путах мертвых догм. Поэтому и образование в этих Лицеях намеренно примитивное. А из-за этого, в свою очередь, возникает технофобия.
— Боязнь техники? — уточнил Валерка. Он уже отметил про себя несколько странную манеру речи Стригалёва: врач постоянно использовал иностранные термины там, где существовали русские аналоги. В Российской Конфедерации было иначе. Каждый мальчишка, например, знал, что такое «компьютер», но в обыденном разговоре, как правило, употреблялось сокращение ЭВМ, то есть "электронно-вычислительная машина".