Но Серёжке было и не до футбола. Казалось, весь рассказ влетел в одно ухо и, не задержавшись, вылетел через другое.
— Ты вот так можешь стоять в обнимку с негром?
— А чего в этом такого? — не мог взять в толк Никита.
— Ну они же не люди. Низшие существа, понимаешь?
— Что за ерунда, — крутанул головой мальчишка. — С чего ты это взял?
— Нас так учили.
— Глупости.
— Ничего не глупости. Это наука такая. Расология называется. Там всё научно доказывается, что негры и азиаты по умственным способностям значительно уступают человеку, это связано с тем. что они биологические потомки разных видов.
— Ох… — сморщился Никита. — Ну чего только от тебя не услышишь.
— Скажи ещё что это неправда.
— Конечно неправда. Это выдумали в те времена, когда европейцы были уже немного цивилизованными, а негры ещё дикарями. Для того, чтобы было проще их грабить и угнетать. А уж если говорить о науке, то ещё в начале двадцать первого века палеогенетики доказали, что все люди на Земле произошли от одной семьи. Вообще все. И белые, и негры, и индусы, и индейцы, и эскимосы. Так что, потомками разных биологических видов мы быть никак не можем.
— У тебя всё неправда, — недовольно буркнул Серёжка, внутри снова зашевелилась неприязнь.
— Да я-то тут при чём? — возмутился Никита. — Это жизнь. Мне, думаешь, всё нравится? Я бы вот хотел, чтобы люди были бессмертными, как эльфы в сказках. но что поделаешь, если это не так. Детство, юность, лет до пятидесяти-шестидесяти продленная молодость, потом ещё лет сто замедленная старость и всё. До двухсот лет у нас доживают совсем немногие.
— До скольки? До двухсот? — изумился Серёжка.
— Ну да. У вас, наверное, дольше живут.
— Ты чего… У нас хорошо, если до сотни.
— Странно… Хотя, конечно, если расология — наука, то ничего странного и нет.
Серёжка ничего не сказал, но метнул на Никиту испепеляющий взгляд.
— Ну я-то здесь при чём? — возмутился тот. — Давай я буду говорить только то, что тебе нравится. Что ты будешь жить вечно и никогда не умрешь, и твои родные тоже. что никаких сипов нет и ты можешь хоть сейчас вернуться домой, где тебя ждут. Так лучше что-ли будет?
— Не будет, — сквозь зубы признал пионер.
— И если скажу, что один Игорь одной левой всех сипов завтра победит, тоже ерунда получится, — продолжал Никита. — Если бы так было, стал бы он с нами сюда переть? Он бы сразу с ними разобрался. Так?
— Ну, так…
— И между планетами нельзя путешествовать так, чтобы шаг шагнул — и уже с Земли на Сипу.
Тут Никита смешался: ведь именно так они сюда и попали. Даже шага не делали. К счастью, Серёжка на это внимания не обратил.
— И так понятно, что нельзя. Это-то тут при чем?
— Да при том, что ты говоришь вещи, которые точно так же невозможны. Ну вот иначе природа устроена и всё тут. Хотим мы, не хотим, а это так. И у нас только два выхода: либо с этим соглашаться, либо спорить. А то значит спорить? "Я выйду с десятого этажа через окно и не упаду вниз, потому что не верю в закон всемирного тяготения Гука". Сказать-то можно, только всё равно полетишь вниз как миленький.
— А почему Гука? Это же закон Ньютона. Или у вас…
— Не, — перебил Никита. — у нас его тоже называют законом Ньютона. И в школе и вообще. Но на самом деле этот закон первым сформулировал Роберт Гук. А Ньютон его себе… присвоил. Уже после смерти Гука. Это история у нас довольно известна, но говорить о ней не любят: память великого ученого и всё такое. А я считаю, нечестно, что этот закон называют именем Ньютона.
— Факт, нечестно, — согласился Серёжка.
— Ладно бы было как с рентгеновскими снимками, — увлечённо продолжал Никита.
— А как с ними было?
— Вообще-то первые такие снимки получили в Америке, в Пенсильванском университете профессором Гудспидом. В тех самых США, президентом которых стал потом Барак Обама, только намного раньше, почти на сто лет. Так вот, там получили снимки года за два до открытия Рентгена. Но Гудспид подумали, что просто испортилась фотоплёнка, и убрал снимки в архив. И только когда об открытии Рентгена написали в газетах и напечатали примеры рентгеновских снимков, он сразу поднял архивы и убедился, что почти пять лет назад они стоял в шаге от открытия.
— И что потом? — заинтересовался пионер.
— Да ничего. Последнего шага Гудспид не сделали, а это в таких вопросах самое главное. Поэтому на первенство претендовать не стал. Просто попросил научный мир не забывать, где и когда были сделаны первые рентгеновские снимки. Вот ученые и помнят. Но рентгеновские лучи открыл Вильгельм Рентген и никто другой. И их название справедливо. А у закона всемирного тяготения — нет. Вот так я думаю.
— Ну и правильно.
— Ну вот. А за что ты тогда на меня сердишься?
— Да потому что ты всё время хочешь доказать, какие мы здесь плохие. И Игорь, и вообще… Вся Россия.
— Серег, ты чего в самом деле? Сколько раз можно повторять, что про Россию я вообще ничего не говорил.
— А про Игоря говорил?
— Про Игоря говорил. А что Игорь — Россия что ли? Без него и без таких как он — никак что-ли?
— Вот именно — никак! Без него России нет! — твёрдо ответил пионер.
— Тогда объясни — почему. Вот смотри, — Никита потянул Серёжку за рукав вглубь парка. — Ты ведь теперь знаешь тайну. И понимаешь, что нам здесь жить. Вряд ли нас сумеют сразу отправить в наш мир, скорее всего мы тут задержимся надолго. Так объясни нам, почему всё должно быть так, а не иначе.
— Я уже объяснял…
— Сам же видишь, что неубедительно.
— А я не умею по-другому, — Серёжка дернул плечом и высвободил руку. — Заладил: объясни, объясни… Разве всё на свете можно объяснить?
— Конечно, — уверенно ответил Никита. — А что объяснить нельзя?
— Да? Вот ты родителей любишь?
— Конечно.
— Ну вот и объясни, за что ты их любишь.
— А я их люблю не "за что", а "потому что". Потому что они мои родители. Чего тут сложного?
Серёжка недовольно фыркнул, дернул шеей и вдруг улыбнулся: коротко и виновато.
— Ну не умею я так говорить как ты. Только я точно знаю, что иначе неправильно. Чувствую, понимаешь? Объяснить не могу, но чувствую.
— Чувствуешь?
Глаза Никиты сначала слегка подернулись паволокой задумчивости, но почти тут же вдруг озороно блеснули.
— Пошли! — он снова решительно потянул за собой Серёжку.
— Куда? — подчиняясь напору, только и спросил пионер.
— К фонтану.
— К фонтану? Зачем?
— Увидишь, — загадочно пообещал Никита.
— Не, ну правда, зачем к фонтану? — когда Серёжка сидел на крючке любопытства, с ним можно было сделать всё что угодно. Или почти всё.
— Я тебе сейчас кое-что покажу…
Людей поблизости от фонтана не наблюдалось. Да и вообще в этой части парка тоже. Наверное, время, отведенное больным для прогулок, уже закончилось: надвигался вечер.
Никита уверенно присел на край бассейна и принялся разуваться.
— Ты что, в фонтан лезть собрался? — спросил Серёжка.
— Именно. А что, нельзя?
— Вообще-то можно. Ничего такого. Только зачем? Тут монетки не кидают.
— А у вас принято кидать монетки?
— Ага, а у вас?
— И у нас тоже, — подтвердил Никита, подворачивая штанину. — На счастье и чтобы потом ещё раз вернуться.
Серёжка озадаченно наблюдал за приготовлениями, не понимая их смысла. Если уж пришла блажь залезть под струи, так надо было совсем раздеваться. А просто побродить в чаше фонтана — какое удовольствие? И, главное, как всё это относится к их предыдущему разговору.