— Не, ну правда, зачем к фонтану? — когда Серёжка сидел на крючке любопытства, с ним можно было сделать всё что угодно. Или почти всё.
— Я тебе сейчас кое-что покажу…
Людей поблизости от фонтана не наблюдалось. Да и вообще в этой части парка тоже. Наверное, время, отведенное больным для прогулок, уже закончилось: надвигался вечер.
Никита уверенно присел на край бассейна и принялся разуваться.
— Ты что, в фонтан лезть собрался? — спросил Серёжка.
— Именно. А что, нельзя?
— Вообще-то можно. Ничего такого. Только зачем? Тут монетки не кидают.
— А у вас принято кидать монетки?
— Ага, а у вас?
— И у нас тоже, — подтвердил Никита, подворачивая штанину. — На счастье и чтобы потом ещё раз вернуться.
Серёжка озадаченно наблюдал за приготовлениями, не понимая их смысла. Если уж пришла блажь залезть под струи, так надо было совсем раздеваться. А просто побродить в чаше фонтана — какое удовольствие? И, главное, как всё это относится к их предыдущему разговору.
Наконец, Никита был готов. Мальчишка крутанулся на пятой точке, встал в бассейне и сделал несколько шагов в сторону фонтана: группы гипсовых рыб, сложенных хвостами и изогнутых рылами в разные стороны, словно лепестки распустившегося цветка.
— Смотри.
— Куда?
— Мне на ноги.
— Ноги как ноги, — пожал плечами Серёжка.
— Ты видишь, что они сломаны, верно? — хитренько спросил Никита.
И правда, через прозрачную поверхность воды казалось, что его ноги немного смещены. Но Серёжку такими трюками было не пронять. Уж как смотрится через воду он знал: насмотрелся вдоволь и сверху и снизу, из глубины.
— Сдвинуты, — для начала слегка поправил пионер.
— Это неважно. Нельзя же их так сдвинуть, не сломав.
— Нельзя…
— Ну вот. Ты чувствуешь, что у меня ноги сломаны. Но на самом то деле они целые.
Доказательств не требовалось, но Никита всё равно для подтверждения слегка бултыхнул ногой.
— Вывод: чувства тебя обманули.
— А вот и нет. Неправильно.
— А как правильно?
— Правильно будет так: я вижу, что ноги сломаны. Но чувствую, что они целые. И я прав. Вот так!
Серёжка победно хихикнул. Его лицо прямо-таки светилось озорным торжеством. Пионер был уверен, что наконец-то одержал над Никитой победу в споре и очень этому радовался. Но радость оказалась несколько преждевременной: Никита не торопился признать своё поражение.
— Видеть и чувствовать — это разве не одно и то же?
— Совершенно разные вещи, — уверенно заявил Серёжка.
— Ладно-ладно, — было видно, что Никита собирался сказать что-то другое, но вдруг резко передумал. — Значит, ты чувствуешь, что Игорь прав, а мы нет. Так?
— Ну… Примерно так.
Ощущения у Серёжки были намного сложнее, но и объяснить их было не просто. Пусть уж лучше Никита поймет как сказал, в этом была немалая доля правды.
— Но то, что мы правы, ты хоть видишь? Что знаний у Игоря не так много?
— Больше чем у меня, — попытался увильнуть от прямого ответа пионер.
— Ну, это не показатель, — безжалостно парировал Никита. — Это не потому, что у него их много, а из-за того, что у тебя их совсем мало.
— У меня, между прочим, всего две тройки в четверти, — недовольно нахмурился Серёжка.
— А у меня по физкультуре пятерка. Только на вашей "Ясногорской лыжне" я бы наверняка занял твёрдое последнее место.
— Ты так спокойно об этом говоришь, — в голосе пионера смешалось недоумение и огорчение.
— А почему я должен об этом говорить неспокойно?
— Потому что это унизительно. Разве это не ранит твою гордость?
— Ну… — Никита на секунду задумался. — Вообще-то мне, конечно, хотелось бы быть таким спортивным, как ты. Я думаю, что тут дело не в одной только прививке, наверняка ведь ты ещё и тренируешься.
— Конечно, как же без этого, — подтвердил Серёжка.
— Ну вот. Конечно, меня не радует, что я тебе уступаю. Но ведь я действительно уступаю, что ж мне теперь, вешаться что-ли? Или врать, что я на самом деле такой великий биатлонист, что запросто тебя обгоню и обстреляю?
— Нет, конечно.
— Ну вот, — повторил Никита. — Я считаю, что-либо не уметь — не стыдно. Все люди чего-то не умеют, потому что никто не умеет всего. И ещё все люди что-то умеют, но плохо, хуже чем другие, которые в этом деле мастера. Стыдно своё неумение превращать в предмет гордости. Вроде как "не умею на лыжах ходить — и не надо, не это делает человека человеком". Не это. Но и гордиться тут всё равно нечем. И ещё стыдно своё неумение выдавать за мастерство. Выйдет такой «мастер» на каток: ноги разъезжаются, как у коровы на льду. А потом говорит, что откатал, как Игорь Бобрин.
— Как кто?
— Игорь Бобрин. Был такой великий фигурист. Давно очень.
— А ты про него откуда знаешь? Тоже на коньках катаешься?
— Да не, я на коньках совсем чуть-чуть, — признался Никита. Он прошлепал обратно к краю бассейна, уселся на него и начал обуваться. — Мама у меня любит посмотреть его выступления. У нее целая коллекция старых записей. Вот я и запомнил. Игорь Бобрин, Константин Кокора, Елена Водорезова, Ирина Роднина, Александр Зайцев, Людмила Пахомова, Александр Горшков, Наталья Линичук, Геннадий Карпоносов…
Никита прервался, чтобы вдохнуть воздуха.
— Хорош, — замахал руками Серёжка, — я всё равно никого их не знаю.
— Слушай, — Никита поднял голову и впялил в Серёжку из-под нависающих волос хитрый взгляд. — А знаешь, как мы проверить можем, кто прав?
— Как проверить? — машинально переспросил тот.
— А очень просто. Я тебе задачку дам из тех, что на олимпиаде мы с Обамой решали. А ты попроси Игоря её решить. Если он сможет, то я признаю, что у него хорошее образование. А если не сможет, то тогда ты согласишься, что я имею право сомневаться.
— В чём?
— В том, что Игорь такой знающий.
Серёжка нахмурился.
— Нет, ну ты пойми, — произнёс Никита, вставая на ноги. — Я эту задачу решил за несколько минут. Я же не претендую на то, что знаю физику лучше инженеров-авиаконструкторов. Не лезу в конструкторское бюро Камова или Сухого: ну-ка, я теперь тут руководить буду. Одно дело решить общую задачку и совсем иное спроектировать самолёт или вертолёт. там столько всего знать надо. Понимаешь?
— Понимаю, конечно. Я ж и не спорю.
— Ну и вот. Но если не уметь такие задачи решать, то в конструкторском бюро уж точно делать нечего. Разве только полы мыть.
Расценив Серёжкино молчание как знак согласия, Никита нанёс удар:
— И если такой незнающий вдруг окажется во главе конструкторского бюро, это будет означать только то, что он занимает не своё место.
— Никит, ну сколько раз тебе объяснять, что это невозможно, — почти умоляюще произнёс Серёжка. — У нас не может некомпетентный человек оказаться на руководящем месте. Просто не может — и всё. Если он командует, значит он способен руководить и управлять. Конструкторским бюро, звездолётом, планетой — неважно. Понимаешь, у нас каждый человек делает то, для чего он предназначен. Не что ему нравится, а для чего предназначен. Понимаешь?
— А как это проверить? Вот мне физика нравится. Я ей занимаюсь. Но откуда мне знать, что я для этого предназначен? И что такое предназначение? Способности? То есть, если у меня талант к тому, чтобы быть художником, то я должен быть художником? А если к тому, чтобы стать агрономом, то я должен стать агрономом? Так? То есть вы умеете заранее сказать, к чему у каждого человека талант? И никакой ошибки? А тебя проверяли на предназначение? Оно у тебя какое?
Ворох обрушенных Никитой вопросов обескуражил Серёжку.
— Ну ты и спросил… — протянул он растерянно.
— Пойдём.
— Куда?
— К Робику, куда же ещё. Валерка с Паоло туда вернуться. Может, они пришли уже, а нас нет. Идём.
— Идём, — согласился Серёжка.
Но едва ребята тронулись по аллее, как Никита напомнил:
— Так ты про предназначение-то объясни.
— Да чего тут объяснять? — устало ответил пионер. — По-твоему проверять предназначение это что-то вроде медосмотра?
— Ну да, типа того.
— Таких проверок у нас нет. Всё по-другому.
— А как?
— Да очень просто. Человек должен доказать, что он способен выполнить то дело, за которое хочет взяться. Можешь — бери и делай, никто не станет смотреть на то, сколько тебе лет и вообще. Не можешь — не берись. И старыми заслугами хвалится не надо.