Пэки понял все, и к Геджу вернулся целеустремленно. Его осенила новая блестящая идея. Последнее время идеи так и сверкали у него в мозгу, так что он уж почти и удивляться перестал.
— Ну? — подался к нему Гедж.
— Да, жандарм здесь. Все верно. Мне все понятно. Его прислали для расследования. Поразительно, до чего ж сноровисто действует эта французская полиция!
Столь очевидного восторга оперативной работой французской полицейской машины Гедж явно не разделял. Он молча пританцовывал на месте.
Пэки, явно старавшийся докопаться до донышка, задал уточняющий вопрос:
— В ночь преступления…
— Не нравится мне, когда вы так это называете!
— В ночь того неудачного происшествия, — поправился Пэки, — вы говорили кому-нибудь, что отправляетесь на праздник?
— Нет. Но в дом меня впустил, когда я вернулся, дворецкий. Он же уложил меня в постель.
— И, наверное, заметил, что вы в восточном наряде, с тюрбаном на голове?
— Ну, не заметить он никак не мог.
— Вот и разгадка! Так полиция и напала на след. Видимо, информацией их снабдил дворецкий.
— У-y, гончая! — провыл Гедж. — А ведь обещал ни словечка не проронить!
— Надо было дать ему на чай.
— Как это, интересно, дать на чай? Я кто, по-вашему, Джон Рокфеллер?
— Да ладно, теперь уж все равно поздно горевать. Если полиция села вам на хвост, остается одно — удирать! Улизнуть и залечь на дно. И я скажу вам где. На моей яхте!
— На вашей?…
— В Сен-Рок я приплыл на ялике. Сейчас он стоит на якоре в гавани. Там вы будете в совершенной безопасности. Отлежитесь со всеми удобствами. На борту полно консервов. Можете хоть месяц там скрываться, вас не найдут. А когда появится возможность спокойно вернуться, расскажете миссис Гедж сказочку… ну, будто потеряли память, что-нибудь в таком роде. Афазия — по-моему, так это называется. Многие известные бизнесмены в Нью-Йорке исчезают из родного дома, а через несколько месяцев их обнаруживают в Дюбеке, к примеру, штат Айова, где они бродят со стеклянными глазами, вопрошая: «Где я?» Детали, в общем, продумаете на яхте. Времени хватит.
Из всех предложений, какие могли бы сейчас выдвинуть перед Геджем, ни одно не показалось бы ему соблазнительнее. Мысль сбежать подальше от дома пленяла его. Будь Пэки крупным финансистом да предложи ему неограниченный кредит, и то он не смотрел бы на него с большей симпатией.
— Пошли! — с пылом выкрикнул он.
— Минутку! — остановил Пэки. — Как же доставить вас на яхту?
— Моторкой управлять умеете?
— Конечно.
— Ну так в лодочном домике на озере есть моторка.
— Вполне возможно. Но какой толк нам кататься по озеру?
— В озеро вливается канал, соединяющий его с гаванью.
— О, вот как? Прекрасно! Тогда бегите скорее, упакуйте зубную щетку, пижаму, всякие мелочи, и в путь!
С тихим удовлетворением Пэки наблюдал, как Гедж скрылся в доме. Наконец-то, показалось ему, он распутал это сложное дельце. Осталось только, переместив хозяина шато на «Летящее облако», нанести визит в отель «Дез Этранжэ», найти там Супа и уведомить его, что больше незачем терзаться колебаниями. Когда он сегодня ночью прокрадется в венецианскую спальню, она будет очищена не только от дамочек, но и от постояльцев мужского пола.
Сочтя, что проявил к Слаттери огромное великодушие, Пэки повернулся спиной к ветерку закурить сигарету, вполне, по его мнению, заслуженную. А повернувшись, увидел, что к нему приближается Блэр Эгглстон.
Когда Блэр подошел поближе, стало очевидно, что выдающийся романист не в самом радужном настроении. Но это не отпугнуло Пэки от беседы с ним.
— Приветик, Эгг, — окликнул он. — Ну, как оно все идет? — Блэр насупился еще пуще.
— Не называйте меня Эгг, пожалуйста!
— Простите. А как все-таки делишки?
С минуту Блэр молчал. Он чуть поморщился, глаза у него совсем потемнели.
От задания, навязанного ему, приятности он получал еще меньше, чем рассчитывал, что служило лишним доказательством трюизма — авторы редко похожи на свои книги.
И впрямь, в сочинениях своих Блэр представал хладнокровным и безжалостным. Как и у многих наших романистов, весь тон его книг кричал, что он — разочарованный, ироничный человек, испивший до дна чашу недозволенной любви, но всегда готовый наполнять ее вновь и вновь. В иных его романах (особенно в «Черве» и «Потрохах») встречались пассажи, от которых читатель прямо содрогался, — такой цинизм проглядывал в них, с такой брутальной силой срывались завесы, являя миру женщину, о всей ее натуральной сущности.