Я оглянулась в поисках помощи. Никого. Только группка болтающих врачей и ребят в наушниках.
— Заметь, я не дождался ни единого слова благодарности! Ни единого! Ты принимала это, как должное! А я вообще не обязан был навещать такого овоща, как ты!
— Я всего лишь лишилась памяти, какой я, нахрен, овощ? — перебила его я, — Ты вообще мне кажешься незнакомым, если твои слова насчет любви ко мне правда, то ты должен понимать это! Да, ты был не обязан и я не просила тебя сюсюкаться со мной! Нахрен мне нужна такая помощь, если когда я не могу в полной мере отблагодарить из-за своего состояния, то меня начинают обвинять в смертных грехах! И к тому же, ты же сам только что сказал, что скинул меня под колёса! Так что грош цена этой твоей «доброте»!
— Знаешь, я жалею, что тогда не убил тебя, — процедил он.
Потом развернулся и ушел.
— И в чем я провинилась перед тобой? — тихо спросила я, — Я не желала тебе зла. И сейчас не желаю. Даже не буду никому не буду рассказывать, по чьей вине я здесь. Я не знаю, чем заслужила такую ненависть.
— Ты предала меня, — холодно сказал он, — Так же, как это сделали мои родители. Поэтому это случилось. Я был очень зол на тебя.
— И что? Разве из-за этого стоит калечить человека?
— Ты покалечила меня морально, я физически. Мы квиты, детка.
И теперь он действительно ушел. Его сопровождал запах ментола и лаванды. А я села на пол и не нашла в себе силы даже заплакать.
Я никому не стала рассказывать об этом инциденте. Опять. Но попросила врачей больше не впускать его ко мне. Кажется, он и не приходил больше. По крайней мере я о нём больше ничего не слышала. Зато Сьюзи стала часто приходить. А потом — моя одногруппница, Кейт.
— Емаё, Дори, что они с тобой сделали? — всплеснула она руками, — Бедненькая, сколько всего навалилось на тебя… Мы найдем водилу, что тебя сбил, обещаю. Кстати, ты помирилась с Эдом? Он конченый мудила, если не извинился перед тобой.
— Что вообще случилось тогда? Ты знаешь что-нибудь об этом?
— Да. Вы на моих глазах поссорились. Он толкнул тебя, ты по инерции попятилась на проезжую часть. И тут машина вылетает из-за поворота и сбивает тебя. Не успела я что-либо предпринять, как она уже умчалась.
Она чуть ли не плакала, вспоминая об этом.
— Извини меня, Кейт. Тебе тяжело думать об этом. Но я задам тебе ещё один, последний вопрос. Из-за чего мы поссорились?
— Да из-за ерунды какой-то. Которая переросла в не ерунду. Он что-то сделал, а тебе это не понравилось и ты захотела сделать перерыв в отношениях. Типо, испугалась. Ему это не понравилось, а потом ты назвала его опасным и пугающим, и понеслась…
— Что он сделал?
— Не знаю. Что-то про срыв был. Ты говорила, что тебе не нужен нездоровый человек и что ему место в кабинете у психолога.
— Да… Жестоко.
— Практически у всех нас есть поступки, которыми мы не гордимся. Это нормально. Уж он-то должен понимать. При его прошлом.
— Каком прошлом?
— Бекки знаешь? Она в этой больнице, вроде как. Вот она тебе расскажет, что он натворил.
Онкологическое отделение. Тридцатая палата. Конец коридора. Одиночная, платная. Тесная комната и большое окно, множество сувениров, гирлянд и прочих безделушек, которыми заставленно помещение. А у кровати — капельница, куча таблеток и одноразовых неиспользованных шприцов. Сама Бекки была с пёстром платочке и с ингалятором для подачи кислорода.
— Бекки, мы можем поговорить?
Она едва заметно кивнула.
— Если воспоминания слишком болезненны для тебя, то скажи. Короче… Ты знала Эдварда?
Она села в постели и наконец посмотрела на меня.
— О да. Ещё как знала. Я была его девушкой.
— Почему вы расстались?
— Он бросил меня, как только узнал, что у меня рак.
— О… Мне очень жаль. Он ужасный человек, раз так поступил с тобой. Я знала, что с ним что-то не так.
— Не стоит. Я уже не держу на него зла. Хорошо, что так всё обернулось, потому что в моей жизни освободилось место для другого человека.
— Да?
— У него тоже рак. Правда, третья стадия. Оба лысые и прекрасные, — она усмехнулась, — Не стоит меня жалеть. Я не боюсь умирать.
— Значит, ты очень сильная.
— А с тобой что случилось?
— Мы поссорились и он толкнул меня. А в это время проезжала машина и я попала под неё.
— Он не видел её?
— Не знаю. Наверное, это получилось случайно.
— Эд не злой человек. Просто трусливый и запутавшийся в себе.
— А даже если и злой? Как быть, если он злой? Пытаться оправдать его и дальше?
— Просто отпусти его. Это его путь, его жизнь. Не твоя. Не дай ему испортить тебя, опустить на его уровень. Ты ведь лучше его. Поэтому просто забудь его и ищи хорошего человека.
— Так и сделаю. Спасибо, Бекки.
После разговора с ней мне стало легче. Поэтому в минуты отчаяния и просто плохого настроения я приходила к ней.
Ко мне приходили и бывшие одноклассники, и бывшие одногруппники. Родственники, друзья родственников. Восстанавливали Доротею по кусочкам и я всё больше убеждалась, что ею мне никогда не стать.
Та Доротея любит рок, музыку шестидесятых-восьмидесятых, джинсы, кожанные куртки. Дерзкая, любит показывать средний палец. В арсенале много видом косметики. мечтала сделать короткую стрижку и покрасить волосы в фиолетовый. Любила спагетти, лазанью и такос.
Я люблю неоклассику, платья, футболки и кофты со смешными принтами. Люблю помолчать, смотреть в окно, вышивать и рисовать. А ещё — пиццу, салями и шарлоттку.
У той Доротеи была коллекция из ста виниловых пластинок и она состояла в клубе радиолюбителей.
Меня это, в общем-то, не очень интересует.
Та Доротея бегает за плохими мальчиками и влюбляется в кого попало.
Я не позволяю мешать себя с грязью.
Та Доротея ненавидела розовый.
Я люблю розовый.
Та Доротея хотела поскорей вырасти.
Я чувствую себя ребенком и меня это вполне устраивает.
Та Доротея предпочитала быть первой и ненавидела гламурных див.
А мне просто нравится быть в компании разных людей. И против девушек, чрезмерно следящих за своей внешностью, ничего не имею. Как и против тех, кто вообще за ней не следит.
Я не та Доротея. А может, я та, кем она была до того, как «испортилась». Мама говорила, что я похожей была в детстве. Может, это второй шанс? В душе мне не нравилось, что я делала со своей жизнью, я хотела начать всё заново. Но для этого пришлось бы отречься от прошлого. Я не решилась, за меня всё сделала амнезия. А машина и черепно-мозговая травма — лишь катализаторы.
Вскоре с меня сняли повязки. Сьюзи принесла мне парик в виде афро. Я носила его, ловя на себе смешливые взгляды больных детишек. Меня учила мой бывший куратор. Всему школьному курсу. Кажется, я начинала что-то понимать. Я даже вспомнила часть из программы колледжа.
— Вернешься потом в колледж? — спросила она.
А я не нашлась с ответом. Я не знала, куда идти. После больницы я буду птенцом, выброшенным из гнезда. Лишним звеном в этом мире.
Призрак выписки маячил, а я оттягивала время, как могла. Но всё заживало. С меня сняли швы, провели тестирование, несколько диагностик. И выписали, но я всё равно была на учете. Буду ещё долго сюда ходить, а если что-то пойдет не так, то снова заберут.
Я выходила из здания больницы, и солнце слепило мне глаза. Я ненавидела этот город с дождями и лужами, ненавидела эти распускающиеся почки и поднимающиеся ростки травы, ненавидела это море. Ненавидела кафе у терассы и крыши, на которых вечно кто-то сидел. Ненавидела эти узкие переулки.
Целыми днями я сидела на пляже. Сзади возвышался заброшенный маяк. Впереди — хмурое апрельское небо, корабли вдали и чайки на валунах.
Я услышала шорох. Кто-то шел по песку, шурша. Я узнала эту походку, мне даже не пришлось оборачиваться.
Эд сел со мной рядом, не говоря ни слова.