— Мне это ни о чём не говорит… Наверное, твои слова должны были найти отклик в моём сердце, но я не чувствую ничего. Потому что для меня тот летний дождь — что-то отдаленное, просто красивая сказка. Как и Доротея — кто-то чужая, непонятная и недостижимая, но никак не я. Это не про меня… Это не моя жизнь…
Он протянул мне мандаринку.
— Я знаю, что ты чувствуешь.
— Нет, не знаешь!
Я вскочила. Злость перемешалась со страхом. Это были мои первые эмоции. Я и сама не понимала, откуда они взялись.
— Ты знаешь, кто ты и откуда пришел. А я — пустой лист, новорожденный младенец! Я ничего не понимаю…
Я убежала из палаты, толкнув ногой дверь. Бежала по коридору, волоча за собой капельницу. Остановилась у окна большого застекленного балкона в общем зале. Деревья были красными и желтыми. К стеклу прилип кленовый лист. Шел дождь. Скорее, даже ливень. Холодный, промозглый, совсем не летний. Ещё бы — сейчас октябрь, цветастое прощание с теплом.
Сзади ко мне подошел Эдвард и обнял меня. Я чувствовала тепло его тела, сильные руки и шелк белоснежной рубашки. Его волосы пахли клевером и ромашкой.
— Скажи мне… Каким дождь был, когда мы встретились?
— Тёплым, — прошептал он, — Очень-очень теплым. После него сразу появилась радуга. А лужи были такими глубокими, что люди в них утопали по щиколотку. И пахло зеленью и цветами.
— Наверное, тогда был очень хороший день.
— Самый счастливый. Как лето в деревне у бабушки. Или игры на площадке с местной детворой.
— Ты любил Доротею?
— Почему ты так говоришь? — засмеялся он, — Это ведь ты… Просто с амнезией. Но я буду тебе рассказывать о твоём прошлом.
— Я не Доротея. Если ты любил Доротею, то знай, что больше её нет. Я не Доротея. Я белый холст. Я не люблю тебя, и не помню дождь в июне. Не помню, какого цвета был зонтик, который ты мне дал тогда. И не помню, в каком кафе мы сидели, когда сделали фото, что ты мне показал.
Он развернул меня к себе.
— Если ты холст, то я нарисую на тебе. Если ты картина, которая сгорела в пожаре, то я восстановлю тебя, потому что помню каждую твою деталь.
— Зачем? Просто оставь меня… Ты пугаешь меня.
Он тяжело вздохнул.
— Я понимаю. Я был слишком резок. Ты ещё не оправилась от шока, а тут прихожу я и вываливаю свою любовь. Говорю с тобой так, будто ты ещё что-то чувствуешь. Я дам тебе время.
Он ушел. А я с грустью смотрела ему вслед. И к этой грусти примешивался страх, похожий на излишек соли, испортивший блюдо.
Эдвард приходил ко мне каждые три дня. Неизменно вечером, до ужина. Приносил мимозы, говоря, что это были мои любимые цветы. Но меня они раздражали. Я не говорила ему, потому что видела болезненную преданность в его глазах. Если подумать, то именно эта преданность пугала меня. Но не только она. Неприятное воспоминание рвалось наружу из плотного мешка, закинутого прямо на дно моего подсознания. Во сне я видела эти глаза, желтоватые, похожие на глаза ящерицы. Злые желтые глаза.
— Не знаю, по-моему, милый мальчик, — говорила Корнелия, — Просто ты робеешь от того, что такой красавчик — твой парень.
— Для неё всё произошло слишком внезапно, — сказала девочка с сотрясением мозга, Рита, — Она потеряла все свои воспоминания, и тут заявляется её парень. А она даже не помнит, кто он. Конечно, ей не по себе. Дело тут не во внешности.
— А мне он не нравится, — хмуро сказала девушка с мигренью, Люси, — Мутный какой-то. И жуткий. Когда ты отворачивалась, Дори, он на тебя так смотрел… Как вспомню, мурашки по коже.
В душе я хотела, чтобы он больше никогда не приходил. Во время наших прогулок я украдкой поглядывала на часы. В палате, белые, с зайчиками, или в общем зале, большие и электронные. А он нежно заправлял мои пряди за ухо, заплетал мои оставшиеся волосы (часть сбрили при нескольких операциях), чистил мне яблоки и мандарины и приносил дурацкие букеты.
— Ты очень быстро печатала, — говорил он, — Я не понимал, как вообще можно так быстро печатать. Но любил смотреть на твои бегающие пальцы. Твоя специальность была копирайтер. Ты любила придумывать что-то новое.
— А сейчас не люблю, — хмуро ответила я, — У меня такое чувство, будто я переродилась. Реинканировала. Или нет, старую личность разрушили, и в пустующее тело вселили новую.
— По-моему, ты всё та же Дори, — рассмеялся он, — Та же манера теребить край рукава, проводить ногтем большого пальца по верхней губе и сидеть, скрестив ноги. И лучи солнца по-прежнему запутываются в твоих волосах, делая их сияющими. Как будто ореол. Ты похожа на ангела, Дори.
— Я не ангел.
— Это понятно.
Он достал телефон и включил видео.
— Оно было снято в августе, — сказал он, — На фестивале в Сеуле.
На видео были запечатлены люди в ярких одеждах, с бумажными фонарями и сувенирами. Играла музыка, смеялись голоса. И я шла, мои волосы были собраны в кичку, в которую были воткнуты две палки от суши. Я была одета с цветастый сарафан. Большую часть видео я шла спиной к снимающему, и были видны только мои покатые плечи, выпирающий позвоночник и скопление ярко-коричневых родинок на бледной до голубизны коже. В последние секунды я оглянулась. Веснушчатое лицо, улыбка с брекетами и круглые румяные щеки. Видео завершилось словами: «Не снимай меня, дурачок!».
Он нежно улыбался, глядя на мерцающий экран, а я осталась безучастной.
— Не важно, что ты не помнишь, — твёрдо сказал он, — Мы можем начать всё заново.
— Кто это «мы»? — фыркнула я, — Никаких «нас» нет. Потому что и Дори тоже нет. А ты для меня — незнакомец, не больше, не меньше.
— Все когда-то были незнакомцами, — пожал он плечами.
— И не все незнакомцы становятся кем-то бо́льшими, — ввернула я, — Не цепляйся за прошлое. Просто отпусти меня.
— Я так просто не сдамся, — вскочил Эдвард, — Моей любви хватит на двоих!
И это было очень, очень жутко.
А потом ко мне пришла Сьюзи. Так её представила медсестра. Сказала, что мы были лучшими подругами. Девушка с рваной челкой, вьющимися черными волосами и длинной цветастой юбкой.
— Мне очень жаль, что я не смогла навестить тебя раньше, но нас просто завалили с практикой, — заявила она с порога, — Жаль, что ты больше с нами не учишься. Меня в такую крутую компанию отправили!
Она бросила на тумбочку пакет с грушами. Потом принялась рыться в сумочке и достала косметику.
— Ужас, ты вообще смотрела на себя в зеркало? Как оживший мертвец, честное слово!
— А ты много оживших мертвецов видела? — съязвила я.
Она решила пропустить мою колкость мимо ушей и стала красить меня. Провозилась где-то двадцать минут, потом дала мне зеркальце. Оттуда на меня посмотрела незнакомая мадам с глазами с поволокой и чувственным оскалом алых губ с эффектом зацелованности.
— Другое дело, правда? — хлопнула в ладоши она.
— Ты настоящий мастер, — искренне восхитилась я, — Тебе, наверное, следовало на визажиста поступать.
— Да это многие девушки умеют, — пожала она плечами, — И ты умела. Ну, до травмы.
— Кстати, ты знакома с Эдвардом?
Она разом помрачнела.
— Никогда не одобряла ваше общение. И не раз высказывала свои опасения. Ты им внимала, но потом он вешал тебе лапшу на уши, и ты снова бегала за ним, как дура.
У меня екнуло в груди.
— Какие… опасения? Что с ним не так?
— Ну, во-первых, он тот ещё фрукт, — сплюнула Сьюзи, — Хамоватые манеры, отвратительное отношение к окружающим, властный характер. Он не брезговал даже применять насилие. Не бить, правда, но всё же… Одного он через всю улицу тащил. Тогда никого не было, кроме меня и Керри, и он так злобно покосился, что я не решилась кому-либо рассказать об увиденном. А ещё о нём разные слушки шли. Например, что ты получила травму из-за него. И что у него были девушки, которые то ли умерли, то ли он им основательно поломал жизнь.