— Когда я его в первый раз увидела, то мне стало страшно, — призналась Сьюзи я, — И Люси он тоже не понравился. Говорит, пока я не вижу, он жутко смотрит на меня.
— Жадно, — кивнула Сьюзи, — Как голодный зверь. Он ведь очень часто поступал против твоей воли. А когда так делала ты — жутко бесился.
— А кто он вообще такой? Откуда свалился на мою голову?
— Он учится в театральном. То ли на звукорежиссера, то ли на костюмера. Отец — скрипач. Не шибко богатый, но всё равно зажиточный.
— Что мне теперь делать?..
— Прогони. А если продолжит доставать — расскажи медсестрам. Оповестить твоих родителей?
— Не надо… Сама разбирусь. Спасибо, Сью.
— Не за что, — широко улыбнулась Сьюзи, — Ладно, давай забудем об этом неудачнике. Лучше посмотрим на то, что я тебе принесла!
Хорошей девушкой была Сью. С ней таких проблем не было, как с Эдвардом и моими родителями.
А потом снова пришел Эдвард. Кротко смотрел на меня, готовясь внимать каждому моему слову. Как собачка, положившая голову на колени хозяину. Я открыла рот, чтобы сказать «уходи», но в горле застрял ком. Я так и не решилась прогнать его.
— Я принес тебе ловец снов, который ты мне сплела, — сказал он.
Достал сие чудо. Кривое, непонятное, жутко лохматое.
— Что это за жуть? — пробурчала я.
— Мне нравится, — сказал он, — Ты ведь делала, старалась. Хоть и ненавидишь рукоделие.
Он посмотрел на пяльцы и почти чистую канву в моих руках. И сник.
— Вот как? Ты действительно меняешься, Дори. Наверное, мне стоит смириться с тем, что ты уже не та, что прежде.
Да… Да! До него доходит!
— Но бросить тебя в таком состоянии? — он издал какой-то неопределённый смешок, — Вот уж нет.
— Я хочу гулять, — сказала я.
— Так пошли, выйдем.
— Не выпустят.
— Подойди и попроси. Может, разрешат.
Я вышла из палаты и подошла к дежурному посту. Попросилась выйти и погулять. Медсестры, оторвавшись от перемывания костей знакомым, энергично закивали и продолжили увлеченно болтать. Тогда я вернулась в палату и сообщила повеселевшему Эдварду, что нам разрешили.
И вот, мы покинули белые стены. Неспеша гуляли по двору. Мои плечи укрывало его пальто. Я держала его под руку. Мы неспеша прогуливались по аллеям, посыпанных галькой, под ногами шуршали ароматные листья. Среди оскудевших ветвей прятались птицы, пахло дымом, булочками и корицей. Кто-то на улице жарил барбекю, огонь трещал, пожирая дерево. Женщины на скамейке едва слышно переговаривались, их болтовня походила на журчание реки. Дети чертили палками на песке. По забору изящно переступал лапами кот с шерстью, будто сотканной из огня. И вся эта осень была словно его огненная шерсть, такая же яркая в своей обыденности.
— Я никогда не замечала этой красоты, — пробормотала я, — Почему-то мне кажется, что не замечала. Мир красиво умирает, чтобы так же красиво возродиться.
— Всё циклично, — сказал Эдвард, — С деревьев опадут листья, а потом заново расцветут.
— Но это будут уже не те листья, что были прежде. А те умрут, никем не замеченные, — возразила я, — Грустно это. Так красиво и так грустно. Тогда почему так красиво? Не находишь это несправедливым?
— Смерть — это другая сторона жизни.
— Только смерть — лишь круги на водной глади жизни. А жизнь — она сильнее. Рано или поздно солнце разгоняет тьму.
— Ты так по-детски наивна, — с внезапной злостью сказал он, — Меня всегда бесило в тебе это.
— Как солнце слепит глаза? — усмехнулась я.
Он залепил мне пощёчину. Я почувствовала привкус крови. Поднесла руку к рассеченой губе. На кончиках пальцев остались красные капли. Ярко-красное на фоне белизны.
А потом его губы коснулись моих, забрав эту кровь. Всего на одну секунду, но этого хватило, чтобы внутри меня всё перевернулось.
— Это было, это было… — шептала я, пятясь от него, — Сквер… Нет, парк. Нависающие деревья. Колесо обозрения. Лошади вдали. Скамейки. Запах хвои. Да! И хрустящие ветки.
— Первый поцелуй, — пробормотал он, — На твоих губах были капли мороженного. И я слизнул их. А ты сказала, что это мерзко.
— Это мерзко! — упрямо замотала я головой.
— Ты всегда всё, что делаю я, называешь мерзким, — прорычал он, — А всякую дурь находишь трогательной и красивой. Почему ты какие-то деревья любишь больше меня?! Вся эта осень, лето, колесо обозрения — всё это бездушно! А я живой человек! И я люблю тебя! Люблю, как ты этого не понимаешь?!
Я подскользнулась и упала в лужу. Ударившись затылком.
И опять. Визг тормозор. Боль. А перед этим — его лицо, искаженное злорадством.
— Прошу тебя, хватит!
Я невольно заслонилась руками, ища защиты.
— А знаешь, — он приблизился ко мне и рывком поднял меня, — Я в какой-то степени рад, что ты такая. Ты теперь никому не нужна, кроме меня. Я — то, что связывает тебя с прошлым.
— Не только ты! — прокричала я, — Есть ещё родители и друзья.
Он схватил меня за подбородок и больно сжал его.
— Кто друзья? Сьюзи? Эта шлюха? — рассмеялся он мне в лицо. Меня обдало запахом ментола, — Никуда не убежишь от меня. Понятно? Я буду приходить так часто, как захочу. И ты не посмеешь меня прогнать.
— Я могу попросить больше не пускать тебя ко мне.
— А я буду в окно залезать, — хмыкнул он, — И убегать прежде, чем прибудет помощь.
— Учти, Люси очень чутко спит.
Он отпустил меня.
— Ладно, — сказал он уже другим голосом, — Часы посещения уже закончились. Скоро меня выгонят. Не скучай без меня, ладно?
Он подмигнул мне и ушел, а я осталась стоять и плакать в ладоши. Старалась заглушать рыдания, но всё равно выходило громко. Наплакавшись вдоволь, я почувствовала облегчение. А через час мне было уже всё равно, что будет.
Передо мной сидел Доминик. Он был младше меня, совсем ещё пацан. По словам Сьюзи, он был лучшим другом Эда. Знал его лучше, чем себя.
— Оправилась? — улыбнулся он, — Я тебе мимозы принёс. Твои любимые цветы.
— Больше нет.
— О, правда? Извини, — смутился он, — Как ты? Я не знал, что ты попала в больницу. Сама знаешь, я в другом городе был без возможности даже позвонить кому-то отсюда. Только сейчас узнал. Мне очень жаль, что это случилось с тобой.
— Не нужно. Лучше скажи, ты правда лучший друг Эдварда?
— Конечно… А что случилось? Вы поссорились? Он был в ужасном настроении последние три дня.
— Каким человеком он был?
— Ну… — Доминик весь как-то замялся, сгорбился, — Он очень сложный парень. Неудивительно, у него в семье такая обстановка… Короче, я знаю, что у него не очень репутация. Но ему самому нужна помощь, понимаешь? Психолог, психотерапевт, может, психиатр. Он не научился нормально выражать свою любовь. Она у него странная, извращенная, потому что он только такую и знал.
— А что, разве не очевидно, что на любимого человека не следует поднимать руку? — раздраженно откликнулась я, — Почему я вообще должна терпеть его заморочки только потому, что он, видите ли, сложная и тонко устроенная личность?
— Он тебя ударил? — испуганно спросил Доминик, поведя ногтем по ране у меня на губе, — Опять, что ли? Обещал же не срываться… Пойми, Дори, он сам из-за этого очень сильно переживал. После того, как тебя сбили, он знаешь, как переживал? Всё время себя обвинял, клялся, что если ты выживешь, то больше никогда не сделает тебе больно.
— Но сделал, — хмуро сказала я, — Не давай обещаний, которые не можешь выполнить.
— Он очень тебя любит, как ты этого не понимаешь?! — вскричал Доминик, — Я же был с ним рядом всё это время. Я видел, что он чуть ли не волосы на себе рвал. Да он больше тебя переживал! А тебе будто пофиг!
— Я памяти лишилась, идиот! — разозлилась я, — Какого хрена ты сюда приперся и начал меня обвинять?! Поставь себя на моё место, я в душе не знаю, кто такая эта Доротея и почему какой-то Эдвард смотрит на меня сальными глазками. Как я, по-твоему, должна себя вести?!