Выбрать главу

В сумерках мои инструменты казались оловянными, серебристый мазок клея на верстаке поблескивал, как след улитки. Стопка готовых форзацев переливалась всеми оттенками серого: пепельно-розовым, пепельно-изумрудным, пепельно-голубым.

— Я, кажется, просила проверить запасы.

Сильный порыв ветра сыпанул в стекло горсть мелкого снега; сквозняк качнул натянутую проволоку над моей головой. На ней висела бумага: темные крылья, сухие и пыльные; больше страниц, чем нам когда-либо удастся переплести.

— Я проверил. И нарезал новых форзацев.

— Что? Зачем? Нам не нужны…

— Не знаю. Наверное, потому, что я умею это делать…

Я огляделся. На полке лежали свернутые рулонами переплетные ткани, сложенные поленницей, как бревнышки, темные и мрачные в полумраке. В нижнем шкафу мы хранили сафьян, шкатулку с кожаными обрезками, флакончики с краской. А рядом, в шкафчике со сломанной дверцей — надо бы починить защелку, дверь все время распахивалась, — тускло поблескивали ящики с инструментами; маленькие изящные рукоятки торчали наружу. Листы сусального золота бледными языками свисали с полок. В торце мастерской располагались прессы, еще один длинный верстак, резак, обрезные тиски.

— Не понимаю, — сказал я, — столько инструментов — и все, чтобы украсить книги, которые вы даже не продаете.

— Книги должны быть красивыми, — ответила Середит. — Неважно, что их никто не видит. Это способ почтить человека… что-то вроде ценных предметов, которые помещали в гробницы в прежние времена.

— Но ведь настоящее переплетное дело — то, чем вы занимаетесь в запертой комнате, верно? Вы там делаете книги для людей. Но как?

Она шевельнулась, но когда я взглянул на нее, снова стояла неподвижно.

— Эмметт…

— Я никогда не видел…

— Скоро увидишь.

— Вы все время твердите…

— Не сейчас! — Она зашаталась и села на стулу печи. — Прошу, Эмметт, не сейчас. Я устала. Ты даже представить не можешь, как я устала.

Я прошел мимо нее к запертой двери и провел ладонью по трем запертым замкам. Сделать это оказалось непросто. Мне так хотелось отдернуть руку, что заболело плечо. За моей спиной стул Середит царапнул по полу — она повернулась и смотрела на меня.

Я не шевельнулся. Казалось, стоит подождать, и страх уйдет; тогда я буду готов. Но он не ушел. А под ним, подобно болезни, о которой я и не подозревал, таилась черная печаль, чувство утраты столь сильное, что хотелось рыдать.

— Эмметт.

Я развернулся и вышел.

В последующие несколько дней мы не говорили о случившемся, а обсуждали лишь домашние дела и погоду, взвешивая каждое слово, как люди, ступающие по тонкому льду.

IV

Мне снился огонь. Открыв глаза, я заморгал, отгоняя полыхающий красный свет. Я был во дворце, в огненном лабиринте; меня окружали языки пламени, высокие и раскаленные, и нечем было дышать. На миг мне показалось, что в горле все еще першит от дыма, но в комнате было темно, и, сделав полный вдох, я ощутил тонкий металлический запах снега. Я сел, потирая глаза.

Стук. Вот что меня разбудило: снаружи кто-то настойчиво колотил в дверь. Колотил и кричал. Колокольчики звенели беспрестанно, как сигнал тревоги.

С трудом заставив себя встать, я натянул брюки. Половицы холодили босые стопы, но я не стал надевать обувь. Шагнул в коридор, на минуту задержался там и прислушался. Мужской голос кричал, запыхавшись:

— Я знаю, ты там! — Дверь дрожала в раме. — Выходи, или я разобью твои чертовые окна. Немедленно выходи!

Кулаки сжались. Дома отец взял бы винтовку, распахнул дверь, и стоявший за ней сразу бы попятился и умолк. Но я был не у себя дома, и винтовки у меня не было.

Я вышел в коридор и постучал в дверь комнаты Середит.

— Середит? — Ответа не было. Толкнув дверь, я огляделся, пытаясь понять, где ее кровать. В эту комнату я еще никогда не заходил. — Середит, кто-то стоит на пороге, бы спите?

Тишина. Присмотревшись, я увидел бледную гору смятых подушек и сбившихся простыней. Кровать. Середит в кровати не было.

— Середит? — снова окликнули.

Во тьме послышалось бормотание. Я обернулся. Переплетчица скрючилась на стуле в углу, закрыв руками голову, словно боялась, что обрушатся небеса. Глаза были открыты и сверкали в темноте. Мертвенно-бледное лицо, казалось, парило в воздухе отдельно от тела.

— Середит, кто-то стучит в дверь. Мне открыть? Что происходит?

— Они пришли за нами, — пробормотала она. — Пришли, я знала, что этим все закончится. Крестоносцы…

— Я вас не понимаю. — Мой голос дрогнул, и я крепче окал кулаки. — Мне открыть? Вы будете говорить с тем, кто пришел?