— Не подпускайте его. Вперед.
Державший факел зарычал и шагнул к дому. Я тщетно пытался вырваться. Лопнул шов на рубахе, и я чуть не повалился в пространство между пламенем и дверью. Сильный запах масла ощущался на языке. Масло пропитало мои брюки, запачкало ладони; я мог вспыхнуть от малейшей искры. Пламя факела замелькало перед глазами: плюющееся, когтистое, языкастое.
Пятясь, я уперся в дверь. Идти было некуда.
Мужчина поднял факел, как посох, и, чуть наклонив, поднес к моему лицу. Затем опустил. Пламя трепыхалось, почти касаясь стены; оно было так близко, что я мог до него дотянуться.
— Нет.
Мой голос был чужим. Кровь поднялась и запела в висках, как полноводная бурлящая река, — так громко, что я перестал слышать свои мысли.
— Сделаешь это, и я прокляну тебя, — проговорил я, и во внезапно наступившей тишине мне почудилось, будто к моему голосу примешивается еще один, идущий из самих глубин моего существа. — Убьешь огнем — сам умрешь от огня. Будешь жечь ненавистью — сам сгоришь.
Никто не пошевелился.
— Сделайте это, и кровь с пеплом навек запятнают ваши души. Чего бы вы ни коснулись, все посереет и увянет. Кого бы вы ни коснулись, тот заболеет, лишится рассудка или умрет.
Послышался звук: далекий, слабый, словно что-то приближалось. Но голос не желал замолкать.
— Вы закончите свои дни всеми презираемые, одинокие, — продолжал я. — Вам не будет прощения.
Вокруг меня, как круги на воде, разливалась тишина, заглушая шипение ветра и глухой рокот пламени. Потом эту тишину разбил звук, похожий на шум листопада или треск рассохшегося дерева.
Мужчины неотрывно смотрели на меня. А я в свою очередь посмотрел в глаза каждому, но это был не я — сквозь меня смотрел кто-то другой, обладатель голоса.
Я поднял руку решительным жестом пророка.
— Ступайте.
Зачинщик заколебался. А тихий шорох, который я принял за шум листопада, усилился, превратился в барабанную дробь, затем в шипение и, наконец, в рев.
Дождь.
Он лился сплошной стеной, внезапный, как атака из засады.
Дождь ослепил меня, за считаные секунды промочил волосы и одежду до нитки. Ледяная вода бежала по затылку и прыснула из носа, когда я стал потрясенно отфыркиваться.
Мужчина сунул факел под крышу, но налетевший ветер плеснул на пламя дождем, и оно погасло.
Я наклонил голову, пытаясь отдышаться; струи дождя лупили меня нещадно. Раздались крики — несколько испуганных, сдавленных воплей — и звуки спотыкающихся шагов в темноте.
— Он вызвал дождь! К черту старуху, пошли отсюда… Колдун!
Вода застлала глаза, и я увидел лишь смутные тени, бежавшие прочь и исчезавшие во тьме, словно призраки. Они звали друг друга, откликались и чертыхались, спотыкались, падали и снова поднимались на ноги. Затем до меня донеслось далекое ржание лошадей, и шум стих.
Я промок насквозь. Болото за домом шипело и рокотало под струями дождя. Тростниковая крыша вела собственную песнь; ветер гудел в разбитом окне. Пахло глиной, камышами и талым снегом.
Меня пробрала дрожь, и я подался вперед, словно готовясь к схватке с невидимым противником. Справившись с ознобом, сморгнул воду с ресниц и сдул струйки дождя с верхней губы. Тьма рассеялась, предметы обрели дрожащие серебристые очертания: амбар, дорога, горизонт.
Я развернулся и заглянул в окно. Мне все еще было страшно поворачиваться спиной к бескрайней пустоте, где была дорога, хотя я слышал, как мужчины уехали. Волоски на шее встали дыбом.
— Середит? — тихо позвал я. — Никого нет. Впустите меня.
Видел ли я ее на самом деле или мой мозг вообразил, что призрачное пятно в темноте — это она? Протер глаза и попытался разглядеть контуры ее фигуры. Переплетчица никуда не делась: так и сидела на лестнице. Я попытался просунуть голову в окно, держась подальше от торчавших осколков.
— Середит, опасность миновала. Откройте.
Она не шевельнулась.
Не знаю, долго ли я там стоял, повторяя одно и то же, словно пытался приманить испуганное животное. Мой голос слился с шепотом дождя. От холода я впал в подобие полусна, где сам был и болотом и домом, но вместе с тем остался собой; я обратился в скользкое мокрое дерево, в вязкую глину… Когда наконец она отодвинула засов, я совсем задубел и не сразу смог пошевелиться.
— Ну заходи же, — произнесла Середит.
Прихрамывая, я зашел в дом и встал в коридоре. Вода текла с меня ручьем. Середит рылась в буфете; я слышал, как она несколько раз чиркнула спичкой, пытаясь зажечь лампу. Я подошел и тихонько отобрал у нее коробок. От моего прикосновения мы оба вздрогнули. На нее я осмелился взглянуть, лишь когда пламя разгорелось и я накрыл его стеклянным колпаком.