По обе стороны длинной и грязной улицы стоят старые давние плетни. Под плетнями выросла густая и высокая крапива, а за ней широколистый зеленый репей. Кусты репейника подошли под самые ступеньки подслеповатых хат. Хаты крыты соломой или дранкой сосновой, и на старых крышах с северной стороны вырос густой бурый мох. А рядом с хатами стоят, как калеки, еще более старые, с гнилыми, наклонившимися на двор углами, сараи. Кое-где лишь здания немного новее, да в конце деревни, под высокими липами, большой и крепкий еще дом священника.
За этим домом, немного в стороне от деревни, церковь. А дальше в поле хутора. Хуторов немного.
Петро миновал улицу и пошел напрямик через холм на хутор к Мышкину. Шел торопливо, словно боялся, что опоздает, не застанет дома самого Мышкина и не одолжит муки.
Мышкин, совсем не старый еще человек, подгребал навоз у сарая. Он, не прекращая работы, ответил на приветствие Петра и, поглядывая на испачканные в навоз грабли и на лапти Петра, спросил:
— С чем бог принес, сосед?
— С горем,— ответил Петро.
— С горем не надо на мой двор ходить, а то и у меня горе заведется.
— Ты счастливый, тебе везет.
— Где оно везет? Нет, дорогой мой, того богатства, что некогда было.
— Конечно... Но тебе-то что?
— То самое... На собрании так и мы беднота, и мы такие, и мы сякие, за советскую власть все, а про себя и забыли. А тот приедет, отбарабанит языком свое и уехал. У него в кармане есть, а ты дохни, пухни с голоду...
— Не говори... Я к тебе, спаси, хоть на клецки дай.
А Мышкин словно не слышит и продолжает рассуждать.
— ...и если бы один так, два, а то все, вся деревня.
— Спаси, брат,— просит Петро,— а то дети помрут. Старик умирает на печи, жена ревет, а я уже не знаю, что делать. Я отдам или отработаю, как захочешь.
— У меня у самого нет. Где взять?
— Пожалей, сосед, мне некуда больше идти.
— А кооператив? Бедноте ж, кажись, там дают? Или нет? Может, и это только так себе они языками треплют? Они-то сытые... — Помолчал.— Может, пуд какой-пибудь и наскребу. Тебя я знаю, ты свой человек, старательный, а если бы лодырю, ни за что не дал бы... А там рассчитаемся, цену ж ты нынешнюю знаешь... Летом, может, жена отожнет или сам откосишь, пускай уж, по-соседски рассчитаемся.
— У меня не пропадет,— ответил Петро,— ты ж меня знаешь, отработаю. Спасибо и за это. Хоть по горсти на клецки будет...
Когда Петро взял муку и собрался идти домой, Мышкин спросил:
— А там ничего не слышно разве о какой-нибудь помощи, или что? Люди ж это осенью хлеб сдавали, может, все-таки и для своей бедноты немного там?
— Не слышал я.
— Да оно где там дадут. Лишь бы взять... А я вот ссудил тебе, а сам боюсь, что не дотяну. А как выпадет год такой, что не уродит, что тогда?
— Да уродит. Спасибо что одолжил, братец.
— Ешь на здоровье, дорогой мой... Дожили-и, слава богу.
Петро старательно закрыл за собой калитку и пошел.
Поле покрыли зеленя. Над полем такое чистое весеннее небо. Под этим чистым небом ветры разносят и рассыпают густые трели жаворонков. Радостно. Все тяжелое отступает. Издалека приходит безотчетная надежда на что-то лучшее. Надежда. Как много людей, попадавших в объятия отчаяния, спасла надежда. Она появится, далекая, как мираж, но всегда зовущая, и пробудит в человеке угасающую искорку желания жить. Такую недежду лелеял в мыслях и Петро, пока не дошел поближе к своей усадьбе. Тогда надежда вдруг пропала. Петро услыхал, как на огороде за хатой закричала и отчаянно заплакала жена. Он рванулся и побежал по улице. Во дворе бросил у повозки мешок с мукой и побежал к огороду, но остановился у плетня. Плетень, загораживавший гряды, показался очень высоким. Петро не мог поднять ноги, чтобы перелезть через него. В глазах у него потемнело, перед глазами поплыли пятнами неправильные светлые и зеленые круги.
На густой зеленой высокой траве лежал, вытянувшись во весь свой рост, тонкий и длинный сын. Казалось, он лег в тенек на росную еще траву, чтобы остыть от весенней жары, чтобы отдохнуть. На земле около сына сидела мать, дергая плечами, глотала короткие, частые всхлипы.
* * *
Спустя полтора месяца после этого случая в Терешкином Броду было собрание. На собрании с большой речью выступил инструктор окружного исполкома Евмен Астюк. Речь была спокойная и длинная. Крестьяне сидели молча, подолгу смотрели на оратора и думали о чем-то своем, что было значительно ближе, что наболело и о чем ничего не сказал оратор.