— Почему ж нет, на готовое панское сели,— отозвался мужчина.
Замолчали. Потом женщина тихо сказала:
— Кто его знает, как оно лучше будет, может, и надо эта коммуна уже, может, такой свет теперь настал...
Мужчина ничего не ответил на ее слова. Разговор на этом прекратился. И уже ехали молча всю дорогу до самого дома.
* * *
Только закончив письмо, Панас почувствовал, что замерз.
Чтобы согреться, начал ходить по комнате. Ходил и насвистывал мелодию очень знакомой песни, по слов ее никак не мог припомнить. Вот-вот где-то шевелятся в памяти эти слова, но не задерживаются, ускользают. Панас перестал свистеть и тогда заметил, что в квартире за коридором уже давно царит глухая тишина, там давно ужо спят, а за окном притаилась густая ночь. Подошел к окну, остановился и приложил к холодному стеклу лоб, вглядываясь в ночь. За окном на снегу светлое пятно окна, па пятне его тень, и дальше густая темень, и мертвые глухие звуки ночи. Беспричинно закрался в душу страх и, обдав неожиданно все тело холодом, сначала приковал Панаса к месту, потом отбросил его от окна. Еще не опомнившись, Панас с середины комнаты бросил взгляд на окна, завешены ли они газетами. Увидел газеты и успокоился, но еще немного постоял, не трогаясь с места, вслушиваясь в тишину за окном, а потом, удивившись страху, улыбнулся и опять сел за стол, чтобы перечитать написанное в письме. Прочитал следующее:
«День добрый, Сидор!
Написал «день добрый», а за окном уже совсем ночь. Это механически. Решил я написать тебе все, что передумал за это время.
Я тут очень часто вспоминаю заседание парткома, на котором стоял вопрос о коллективизации. Помнишь, когда слушали доклад одного из райкомовцев? Как правильно уже тогда ставил вопрос «старик»! Очень правильно. Процесс коллективизации назрел давно, его надо организовать и помочь его росту. Это правильно и в отношении тех районов, где еще нет ни одного колхоза. Когда я думаю о деревне, я представляю ее громадным организмом. В нашем организме с первых лет революции было наибольшее количество бактерий, работавших на нас. За эти годы бактерии так развелись, что организм начинает изменяться, приобретает совсем иной вид. На этом организме нарастают новые клетки, живые, здоровые, и спустя некоторое время весь организм будет здоровым, крепким и совсем другим.
Плохо только, что еще очень мало сил, людей, которые помогали бы развитию этого процесса оздоровления и обновления. Особенно это чувствуется у меня. Сельсовет, в котором я нахожусь, самый удаленный от центра района. В районе говорят, что тут до последнего времени почти не было советской власти. Это же, наверное, можно сказать и про весь район. Во всем районе лишь две партячейки. Одна в центре, в деревне, где РИК, а вторая, кандидатская группа, а не ячейка, в коммуне. Тут всего один член партии да четыре кандидата. Правда, зато комсомольская ячейка насчитывает двенадцать человек, но и эта коммуна от моего сельсовета очень далеко.
Люди из районов до последнего времени в сельсоветы попадали редко, лишь во время перевыборов, да еще когда налог собирают. Теперь, правда, бывают чаще, но крестьяне к приезжим относятся недоверчиво, настороженно, потому что среди крестьян ведут работу другие люди, не наши. И все же деревня меняется.
Все, знаешь, все и повсюду говорят теперь о коллективизации. Слово «колхоз» самое распространенное теперь. Это — бактерия. Она будоражит. Но по той причине, что мы в деревне мало работали, а враги наши постарались сделать свое,— колхоз в понимании еще очень многих что-то страшное, это почти крепостное право, барщина. Надо очень много работать, чтобы убедить, что это не так. Поэтому я выработал для себя собственную тактику. Я хочу добиться создания колхоза сначала в Терешкином Броде, а потом уже и в других деревнях. Разъяснительную работу мы силами сельсовета и учителей ведем во всех деревнях, но главное внимание я концентрирую на Терешкином Броде. И уже теперь чувствую, что колхоз здесь будет. Уже определяются понемногу и люди, будущие колхозники.
Деревня взбудоражена (я не только про Терешкин Брод говорю, а вообще про деревню), и теперь жить по-старому она уже не будет. Я не думаю, что очень легко и гладко начнется новое, но для меня совершенно ясно, что по-старому уже не будет. Революция своими идеями и понятиями пропитала глубоко все, даже самые глухие уголки. Всюду растет новое, растет бурно. И все же переделать жизнь не так легко. Перестроить наш завод, возвести новый тоже было нелегко. Переделать жизнь и людей значительно труднее. Потому что если на новом заводе старые люди, то на этом заводе, вместе с людьми, очень много и того, что перенесено людьми в наши времена от старой жизни. Тут, в деревне, еще труднее. И все же идеи и планы, о которых многие говорили и говорят как о фантазии, превращаются в действительность, хотя действительность наша, к слову, всегда была и будет фантастичнее, чем самые смелые фантазии человека.