Крестьяне стояли молча. Когда Клим закончил, Ашурок Петров тихо сказал:
— Оно правильно, товарищи, что нас пугают, по-всякому пугают...
— А не надо верить всяким слухам,— ответил Клим. Ашурок не сказал больше ничего. А кто-то другой заметил:
— Мы темные, всего мы боимся, сами себя даже боимся иногда.
А еще через два дня кузнецы уехали из Терешкиного Брода.
* * *
Вечером, когда густые сумерки наступившей ночи окутали покоем и тишиной деревню и поле, на хутор к Мышкину пришло двое мужчин. Один из них подошел к окну и три раза стукнул в ставень. Вслед за этим звякнул засов двери, и на двор вышел хозяин.
Втроем они отошли под поветь и сели там на досках.
Все вокруг дышит глубоким покоем. В этом покое глохнут и пропадают все звуки, и тишина от этого кажется настороженной. Из-под повети плывет тихий, мягкий шепот трех голосов. Если бы их услышал кто-нибудь близко, он узнал бы знакомые голоса Мышкина и Горбуля Захара и отличил бы какой-то совсем чужой, которого не слышал ранее, голос. Все трое говорят по очереди.
Горбуль: — Я принес от батюшки евангелие. Старое, небольшое, в самый раз.
Мышкин: — Он ничего тебе не говорил?
Горбуль: — Ничего. Советовал остерегаться после этой бумажки.
Незнакомец: — Никто ничего не подумает, а то, что надо, мы сделаем.
Мышкин: — А с одеждой как?
Незнакомец: — Как раз под нищего.
Мышкин: — Надо сегодня же пойти и проситься к кому-нибудь на ночь. Ночью кое-что сказать.
Незнакомец: — Надо идти в хату, где старики.
Горбуль: — Я покажу, к кому идти.
Мышкин: — Только чтобы, не дай бог, не узнали, что вы нарочито. Надо не очень чтобы говорить, а лучше их расспросить о жизни и намекнуть на одно, на другое. Если спросят откуда, скажете, что из коммуны, и больше не говорите, а если приставать будут, скажете, что боитесь правду говорить, чтоб не посчитали плохим человеком.
Незнакомец: — Я это знаю, ты про это не говори. Я переночую и еще завтра утром пройдусь по хатам, просить буду. А вы утром приходите новости узнать и старайтесь, чтоб никто не пришел на собрание. Это если не выйдет дело с заявлениями.
Горбуль: — Я думаю, что выйдет. Уже некоторые говорили об этом.
Мышкин: — Обязательно говорите, что выселять будут, что выселять будут всех, кто хоть немножко хозяин.
Горбуль: — Евангелие батюшка советовал читать про себя, а им лишь тогда, когда попросят. А чтоб заинтересовались, читать так, чтоб не слышали и не разбирали слов, тихонько, тогда обязательно попросят.
Мышкин: — Как пойдете, я минут через десять буду звонить, словно на похоронах. Это как раз возле церкви. А вы, как услышите звон, сразу стучите в окно, будите, чтоб услышали. Спросите, почему ночыо в церкви звонят...
Незнакомец: — Не догадаются, что в рельс это?
Мышкин: — Не бойтесь. Спросонья, да ночью, испугаются. А наши колокола как раз как рельс звонят.
Незнакомец: — Тогда хорошо. Ты только не звони долго, чтобы не проверили, а то побегут к церкви.
Горбуль: — Надо сказать, где будете, что перед войной колокола на звонницах сами, как на похоронах, звонили...
Незнакомец: — Это хорошо, удачно сказано.
Мышкин: — К церкви ночью не побегут, а вот утром надо намекнуть им, чтобы шли проверить, не звонил ли кто нарочно, нет ли свежих следов. Они пойдут, а следов не будет.
Незнакомец: — И это очень удачно. Пора идти.
Мышкин: — Пора. Как поступать — вы сами знаете. О бумажке только чтобы ни-ни-ни! Пускай они вам о ней расскажут.
Незнакомец: — Не бойтесь. Сделаю, что надо. После завтрака или где-то до полудня, я должен исчезнуть, так вы уж не прозевайте момента. Обо мне вы в деревне только узнаете, что был, что говорил, каков сам... идем...