Выбрать главу

Мы хотим, чтобы на земле была жизнь радостная, светлая, умная. А они и вот этот поп, ведущий за собой толпу несознательных людей, хотят для человека беско­нечных страданий.

Мы запахали только одну межу. Но у кого не билось сильнее чем обычно в этот раз сердце? Вековую межу мы запахали, межу, что не давала вам назвать друг дружку братом, что вызывала ссоры и драки и делала нас вра­гами.

Веками был скован человек цепями неволи. И века межами, как цепями, была скована земля. Человек осво­бодил себя, а теперь рвет цепи на земле, чтоб богаче были ее сокровища, которыми живет человек».

Люди стояли беспокойные, смотрели то в землю, то куда-то в сторону, в поле. Женщины вытирали уголками платков глаза. Ветер разглаживал над людьми флаг.

Молодой парень, шедший с третьей парой за плугом, не двигаясь, долго смотрел на флаг, составлял буквы в слова, мелькающие под ветром и крикнул, подняв вверх руки.

— Да здравствует коммунизм!

Опять пошли цепочкой пары коней. Темно-серая по­лоса свежей пашни ширилась, занимала все больший и больший простор холма, приближалась туда, где за лугом стоит молодой зеленый ольшаник.

С поля расходились люди и на прощанье говорили друг другу радостные слова. Через поле в деревню возвращалась молчаливая процессия с иконами, предостерегала.

* * *

Когда Клемс, напоив коней, возвращался в хату, на двери сеней заметил приклеенную хлебом бумажку. Он осторожно оторвал ее и принес в хату. На бумажке было написано: «В восемнадцатом году тем, кто взыскивал раз­верстку, мы в живот сыпали гречку и ячмень, а тебе, если не уберешься немедленно отсюда, насыплем сырой земли».

Панас прочитал написанное, и хоть там не говорилось, к кому обращаются авторы угрозы, он, как и все, бывшие в хате, сразу понял, что речь идет о нем. И сразу испуган­ная Галина предупредила:

— Не надо тебе никуда вечером ходить, остерегаться надо.

— Осторожнее надо,— добавил Клемс,— кто их тут разберет.

Панас улыбнулся, спрятал бумажку в карман и отве­тил:

— Хорошо, что предупредили письменно. Буду теперь осторожнее.

Пошли запрягать коней.

А в это время в соседней деревне, в трех километрах от Терешкиного Брода, крестьяне сами созывали собра­ние. На собрание приглашали только некоторых, заранее намеченных.

Панас и еще два молодых хлопца выехали допахи­вать кусок ржища. Было еще совсем рано.

Недалеко от места, где начинали пахать, густой мо­лодой ольшаник. Ветви молодой ольхи обсыпаны зеле­ными почками. Они блестят росою. В каплях росы ис­крится солнце. Почки под солнцем полнеют, наливаются липким соком. На пашню садятся и ходят важные гра­чи. Над полем поднимаются и падают на землю, рассы­паясь песнями, жаворонки.

Панас прогнал одну борозду и сбросил пиджак, поло­жил его на пашню. Было душно.

В соседней деревне, в самой первой хате по улице, сошлось тридцать два человека. Тот, кто созывал собрание, вынул осторожно из-за пазухи лист чистой бумаги и положил ее на стол.

— Давайте начинать,— сказал он.

— А кто ж нам напишет? — спросил второй.

— Сами, я думаю, напишем. Что ж тут не написать? Напишем...

В Терешкином Броду но дворам торопливо бегали женщины. Забегая во двор, они стучали в окно соседа, звали хозяйку и шли дальше. Скоро возле церкви собра­лась толпа женщин. Некоторые из них держали в руках палки, другие пришли с лопатами, третьи так, с пустыми руками.

Явился сторож и открыл дверь церкви. За ним при­шел высокий, тощий мужчина в старой черной рясе. Че­ловек этот вошел в церковь, прошел к аналою и там остановился. Сторож принес ему с алтаря икону распя­того Христа. В церковь заходили женщины и крестились. Человек в рясе поднял над головой икону, благословил ею женщин и начал говорить. Женщины стояли молча и слушали проповедь незнакомого человека...

Сытые лошади идут быстро, и пашня все ближе и ближе подстилается к ольшанику.

— За час допашем,— говорит Панас.

— Захотим, так и раньше еще,— отвечает второй па­харь.

— Раньше нет, коням отдохнуть надо.

Легкий ветер прилетает с поля, приносит приятную прохладу, и от этого легко идти вдоль загона, подставлять ветру вспотевшее лицо...

— Начинаем писать,— говорит крестьянин,— надо ж управиться к вечеру сходить в Терешкин Брод и усло­виться.