Красиво сделанные гряды, в отличие от соседних огородов, зеленели высокой стеной подсолнуха и мака, а на середине щетинились кустами лука, молодой свеклы и капусты. В борозде, возле гряды с луком, стояла пустая корзина и возле корзины, по обе ее стороны, две кучки обвявшей травы. Панас остановился и взглядом начал искать Галину. Галина лежала под стеной сарая на траве. Голова ее была в тени, а на ноги и грудь светило солнце. Руку одну Галина отбросила на траву, другую положила на груди, себе под рубашку. Панас подошел к ней, остановился, но не разбудил, стоял молча. Появилось было желание потихоньку уйти, чтобы она не услышала, но не ушел, остался стоять.
Она лежала, повернув немного набок голову, и спокойно, мерно дышала. В полуоткрытом красивом рту, из-под губ белели ее плотные свежие зубы. Вкусно спит Галина.
Спит, положив нога на ногу. Панас видит ее обнаженное, круглое, красное от загара, колено. К колену прилипла земля с гряды. Зехмля на солнце высохла и лежит на колене маленьким сереньким комочком. Панас смотрит на колено, ему хочется наклониться и сбросить с колена землю. Но Панас сдержался, лишь тихонько кашлянул. Галина не проснулась, только скрипнула зубами, сжала губы и проглотила слюну. Тогда Панас сел на траву рядом с ней, сорвал веточку метлюжка, хотел было пощекотать Галине нос, но вместо этого поднес руку к ее колену. Рука дрожит. Пальцы ощущают загрубевшую кожу колена. Осторожно провел пальцами по чашечке, сбросил засохший комочек земли и убрал руки, взял метлюжок и метлюжком коснулся ее носа.
— Иди! Не щекочи! — неожиданно отозвалась Галина и захохотала. Села, поджав ноги. Панас порозовел и не нашелся, что сказать. Галина со смехом добавила:
— Я ведь слышала, как ты сел и колено трогал, думала: что ж он будет делать. Вот бы дала ногой, если б ты выше полез.
Смущенный, Панас не нашел необходимых слов.
— У тебя на колене песок был, так я смахнул его.
И в растерянности он механически, неожиданно для себя, уже осмелев, сказал:
— Колено у тебя, как антоновка спелая.
Галина оперлась о его плечо и, поднявшись на колени, схватила Панаса за волосы, начала наклонять его голову к земле, и, уже совсем неожиданно, когда он хотел освободить голову из ее рук, наклонила его голову к себе и обожгла его щеку своими губами.
— Вот как! — сказала она, а затем торопливо подхватилась и пошла к корзине. И, уже накладывая в корзину траву, не глядя на него, сказала: — Пойду, свиньям поесть дам.
Поднялась с земли, схватила корзину и, не глянув в его сторону, побежала во двор. Панас после того, как убежала из огорода Галина, стоял растерявшийся, молчаливый и радостный, закрывал глаза и представлял, как касаются его щеки губы Галины. Сорвал маковку и поднес ее к носу. Зеленая маковина не пахла. Тогда медленно пошел с огорода, но не через двор, а за гумнами, стыдился во дворе встретиться с Галиной. Не пришел к Галине и вечером, хотя было большое желание видеть ее и несмелая надежда, что повторится случившееся в огороде. Но оно не повторилось ни в ближайшие дни, не повторилось и позже.
II
Сознание вернулось так же незаметно, как и уходило. Сидор открыл глаза и несколько минут неподвижно смотрел вверх. Там, далеко в высоте, расстилался мягкий темно-синий купол неба. И по нему, по чистому светлому простору, лениво ползут друг за другом два небольших темных куска облаков. А оттуда, с высоты, из-под самых облаков, падают на землю чьи-то крики и то ли зовут они человека полететь за собой, то ли просят у него помощи.
Вслед за облаками, окутанные дымкой прозрачной синевы, тихо, торжественно плывут в далекие теплые края дикие гуси. И в далекой синеве вместе с гусями плывет взгляд, а губы тихонько шевелятся, считают: один, два, три, четыре, пять... Сидору кажется, что гуси начинают путаться. Вот третий выбился из цепочки, подался вправо, закричали гуси громче, а седьмой остался немного позади...
Лениво ползут темные куски облаков, Тихо плывут под облаками гуси. Вот они едва-едва заметны уже, вот уже совсем пропали под сенью облаков, и только слышны еще их голоса — тихие и далекие. Сидор понимает, что сейчас вот умолкнет и этот их прощальный говор, от этого обидно, словно что-то навсегда потеряно, и хочется, чтобы не пропали гуси, чтобы плыли они еще и еще...