— Идем, что ли, постучимся? — предложил Богумил.
— Неловко как-то, — засомневалась Луша, а богатырь лихо перемахнул через низенький забор и уже подходил к крылечку. — Постой, может и нет там никого.
— Вот и узнаем, — пожал плечами Богумил. Стукнул по дверце трижды, дверь отворилась, явив на пороге старушку. Прежде румяная да крутобокая, сейчас она глядела на путников припухшими от след белесыми глазами. Богумил оглянулся на Лушу, дернул головой, иди, мол, рыдающие бабы — по твоей части. А сам бодро сказал. — Здрасьте вам, бабушка!
— И вам не хворать, — голос старушки звучал едва ли громче шелеста листвы. — Заплутали? Не местные вы, прежде вас не видывала.
— Да мы… — начал было Богумил, но подоспевшая Луша его перебила.
— Заплутали, вот решили на постой попроситься. Пустите?
Старуха задумчиво поглядела сперва на Богумила, сиявшего улыбкой, как скоморох на ярмарке, после — на Лушу, робко теребящую непривычную косу. Всхлипнула каким-то своим мыслям, посторонилась, впуская богатыря и ведьму в дом.
— Петя, а Петя! — чуть громче позвала старушка. — Свечку зажги, гости у нас.
— Гости? — раздался из темноты удивленный голос, а вскоре и его хозяин появился, как и просила старуха — со горящей свечкой в руках.
Теперь Луше и Богумилу удалось и внутри избы осмотреться, и Петра разглядеть. Это был сухонький старичок с неожиданно широкой окладистой бородой. Одет он был бедно, но стараниями супруги чисто и опрятно. Вот только глаза его, как и у старухи, были наполнены затаенной болью.
Изба, в которой очутились путники, была небольшая, но уютная. Петр поставил свечу на стол, а его гостеприимная супруга, назвавшаяся Марфой, захлопотала с едой, выставляя румяные пироги, кувшин молока и печеные яблоки. Как и положено, вечерять хозяева сели с гостями. Ни о чем не спрашивали, лишь тихонько вздыхали, отчего-то косясь на Лукерью, отчего та чувствовала себя неловко. Удивительно, но и Богумил не проронил ни слова. Лишь когда Луша собралась выйти по нужде, увязался за ней в бревенчатый сарайчик и на полпути прошептал:
— Тебе не кажется, что что-то у них приключилось?
— Знамо дело, приключилось, — вздохнула ведьма. — Я даже и как сказать-то не знаю… В общем, душа у них тут неупокоенная, бьется, скучает, любит их очень.
— Почем знаешь? — удивился Богумил.
— Я, как-никак, внучка Яги, — кисло напомнила Луша. — Что-что, а неупокоенных душ сызмальства навидалась. Вот только чего с ней теперь делать?
— В Навь провожать, как бабка твоя? — подсказал богатырь.
— Не всякую душу туда проводишь, — возразила Лукерья. — Подумаю я.
Когда путники вернулись в избу, бабка Марфа уже проворно застилала для Богумила широкую лавку. А Лушу собирались устроить на невесть откуда взявшейся у двух стариков свободной кровати. Луша спорить не стала, к кровати подошла, провела ладонью по подушке, постояла так немного, пока Марфа позади нее не шепнула:
— Дочки нашей постель, Лушенька. Уж уважь, ложись почивать.
— А с дочкой чего приключилось? — спросила ведьма.
— Растаяла, — всхлипнула Марфа.
— К-как растаяла⁈ — удивилась Луша.
— А вот так, уж сколько берегли мы ее, сколько говаривали, не ходи к огню, губителен он для тебя. Да только разве ж вы, молодые, старших слушаете? Подруженьки-то ее говорят, прыгнула через костер, да взлетела белым облачком…
Старушка спрятала лицо в ладони и горько заплакала. Луша гладила ее поддрагивающие плечи и думала. Вспоминала, какие матушка ей в детстве сказки сказывала. Коли земля здесь иная, сказками наполненная, стал быть и к старухе этой они неспроста явились? Никогда дорога простой не была для путешественников, всегда испытаниями полнилась. Так может, это и есть оно, первое испытание? Но как ни старалась Лукерья, никак не могла вспомнить ничего похожего на историю Марфы и Петра.
Ночью ведьме не спалось. Она вышла на крылечко и с наслаждением вдохнула свежий прохладный воздух.
— Не спишь? — раздался за спиной голос Богумила. От неожиданности Луша подскочила, а богатырь набросил ей на плечи теплый платок. — Застудишься. О чем задумалась?
— Сказку вспоминаю, — призналась Лукерья. — Может, слыхал такую? О юной девице, что чрез костер прыгала и…
— Растаяла? — перебил богатырь. — Слыхал, конечно. Она же из снега была слеплена, любовью согрета, вот и ожила. Снегурочкой звали. Грустная такая история, матушка в детстве рассказывала. А что?
— Дочь Петра и Марфы чрез костер прыгала…
— Да ты что⁈ — удивился Богумил. — Никак, это она и есть, та самая? Так это ее, Снегурочкину, душу ты чувствуешь?
— Выходит, ее. И в Навь мы ее проводить не сможем.
— Почему?
— Потому что она как бы есть, и как бы нет. Уж не знаю, как тебе объяснить. Душа эта вымоленная, не природой сотворенная, а людьми живыми. Сталбыть, в Нави ей не место, здесь она должна остаться. А вот как это сделать, я пока не придумала…
— Ступай спать, — неожиданно предложил Богумил. — Утро вечера мудренее.
И Луша, неожиданно для себя самой, с ним согласилась.
Глава 25. Я тебя съем
Путь Ратислав и Василиса держали на север, как Нестор сказывал. Покорная Васенина кобылка бережно уносила девицу прочь от столь желанной Академии Сказок с ее диковинными уроками, удивительными книгами и наставниками. Но она не роптала, не решись они в путь-дорогу отправиться, не стало бы этой самой Академии, сталбыть, все так, как и должно. И ее, Василисина, судьба — глядеть на могучую спину Ратислава, чтоб с пути не сбиться, да от широких еловых лап, что так и норовят хлестнуть зазевавшуюся всадницу по лицу, уворачиваться.
Сколько они скакали, Василиса не ведала. От непривычно долгой верховой езды болели ноги и ныла спина. Давно бы чаровница спешилась, размяла затекшие плечи и выпила водицы, но правнук Кощея настойчиво скакал вперед, а окликнуть его Васена не решалась. Она вообще чувствовала себя рядом с ним неловко, будто и впрямь увязалась, не хуже Миланы. С той поры, как они двинулись в путь, Ратислав не проронил ни слова, лишь оборачивался изредка, дабы убедиться, что Васена не отстала.
Отставать было некуда. Дорога, по которой смогла бы пройти лошадь, была одна, широкой извилистой лентой проходящая насквозь через лес и ведущая к далеким горам, где, как полагал Ратислав, и прячется источник. Только и до гор добираться было небезопасно. Там уже путей-дорог было сколь угодно, и выбрать нужную, по мнению Васены, было ой как непросто. Что на уме у Ратислава, она не знала, но никаких клубочков путеводных али еще чего такого она не приметила. Даже пожалела, что не зачаровала вторую ленту для себя.
Правнук Кощея обернулся в очередной раз, и что-то в лице Василисы заставило его остановиться. Он спешился, дождался, пока Звездочка, пофыркивая, подберется ближе, подхватил ее под уздцы и повел куда-то прочь от дороги, на небольшую лесную полянку. Была бы воля Василисы, она бы улеглась прямо в траву, раскинув руки, да лежала так, пока солнце высоко, жмурилась от ярких лучей и грелась. Вот только сделать так — слабость показать, а разве для того она за Ратиславом стремилась, чтоб ему обузой быть?
— Ты почему не сказала? — укоризненно спросил правнук Кощея, подвязывая Звездочку к деревцу и помогая спешиться Васене. Девица морщилась и вздыхала.