Вытащив из вещмешка красноармейца вторую бутылку, увидел на ней такую же бумажку и в отчаянии сунул бутылку обратно. Плечи его затряслись в бессильном плаче.
Дождь торжествующе забарабанил по оторванной, раскисающей в воде бумажке с надписью: «Инструкция к бутылке с зажигательной смесью».
Бутылка-оружие, не донесенное солдатом и теперь лишенное паспорта, осталось бесцельно валяться на дороге.
Глаза старика снова наполнились слезами, он смахнул их ладонью и надолго задумался.
Начало темнеть, а профессор все сидел, глядя в землю, потом отложил сумку в сторону и брезгливо вытер руки о пальто.
— Следовательно, есть две химии, — пробормотал он, — да-да, две. Эта новая. Или она была? Может быть, может быть, но… я счастлив, что жил и умираю, не зная никакой другой…
Он встал, подошел к своему рюкзаку, с трудом наклонился, вытащил несколько книг, обернутых тряпкой, и бережно спрятал их под пальто на грудь. Силы совсем оставили его. Он даже не обратил внимания на звук мотора, ясно возникший в тишине.
Через некоторое время этот звук усилился, и на дорогу выполз огромный гусеничный тягач. Он остановился, зафыркал, словно принюхиваясь, и снова двинулся вперед, подминая под себя дорогу. Сквозь гул мотора и лязг кованых гусениц послышалась чужая картавая речь.
Заметив на пути препятствие, тягач мазнул по нему режущим светом фар и остановился. Из кабины, расположенной высоко над землей, высунулась черная, круглая, как шар, голова.
— Ферфлюхтер! — выругалась голова тонким голосом. — Кто там?
Старик качнулся, отвернул лицо в сторону. Он даже не попытался встать со своего рюкзака. Немецкий язык он знал хорошо, но сейчас именно это знание ему казалось почему-то стыдным. Недостойным всей его прекрасной долгой жизни и смерти, к которой он приготовился.
— Вилли, там какой-то старик…
— Старый кретин, — послышался из кабины простуженный недовольный голос, — в такую погоду шляться… Оставь его. Мы наконец выбрались на какую-то проклятую дорогу. Вперед, Эрих!
Мотор взревел, с малых оборотов перешел на большие и неожиданно снова замолк.
Открыв дверцу, Эрих вылез из кабины и встал на ступеньку.
— Подожди, — сказал он, поправляя под подбородком ремешок толстого танкистского шлема, — по-моему, старик просто устал. Дьявол, до чего же неохота слезать в эту адскую грязь…
Посветив вниз карманным фонариком, он спрыгнул на землю и подошел к обессиленному профессору.
— Еще немного — и он сдохнет, — потрогав сапогом ногу старика, сказал он, — замерзнет, и капут. Забавно: его сломала война. Совсем как пишут о русских в газетах. Нация рабов, а не солдат. Подвезем его, Вилли? Мне жаль стариков.
— Какая ему разница, где подыхать? — отозвался Вилли. — Война ломает всех, кроме нас. Поэтому мы побеждаем.
Он протяжно зевнул и сказал:
— Можешь подвезти, если не противно.
Эрих нагнулся и ткнул старика в плечо фонариком.
— Послушай, русский, поднимайся! Нельзя сидеть в такой гнилой сырости. Ты схватишь инфлюэнцу и умрешь. Капут, понимаешь?.. Дьявол, он же не понимает по-немецки! Вилли, ты не знаешь, как это будет? Ауф…
— Проклятая страна, проклятая погода, проклятый язык! Хватит благотворительности, Эрих, мне надоело!
— Подожди. О, нашел! Ауф, дурно мужьик, ауф! — Эрих засмеялся, довольный своей находчивостью, и дернул старика за руку к себе. — Дурно, мужьик! Карош слофо, так?
Профессор испуганно закашлялся, прикрыл рот рукой. Из-за пазухи у него выпала книга. Эрих брезгливо поднял ее из грязи двумя пальцами.
— Мен-де-ле-ефф, — прочел он по складам. — Вилли, ты учился на физическом? Кто такой Менделееф? Коммунист? Еврей? Старик прятал книгу…
— Русский химик, — нехотя отозвался Вилли.
Профессор дрожащими руками потянулся к книге.
— Да, да, это Менделеев, — торопясь, заговорил он, — на форзаце его автограф. Это подарок. Это не военная книга. Я был его учеником. Отдайте мне ее, зачем она вам?
Эрих удивленно поднял брови, стараясь вникнуть в смысл сказанного. Луч его фонарика перепрыгнул с книги на лицо старика, скользнул по его тощей фигуре в грязном пальто и упал на нераспечатанную бутылку.
— О-о-о! — радостно завопил он и, бросив книгу под ноги старику, схватил бутылку. — Вилли! Русский шнапс!
Вилли мгновенно вылез из кабины.
— Давай сюда быстрее! Я замерз, как сто русских медведей!
Высвечивая фонариком бутылку, Эрих пошел к тягачу, забыв о старике.
— Настоящий русский шнапс! Я пил его два раза, Вилли, чертовски приятная штука. У тебя найдется чем закусить?
Поднявшись в кабину, он завел мотор и тронул тягач с места. Сотрясая землю, железная громада с лязгом поползла прямо на Ваксина.
…Тягач успел отъехать уже метров на пять, когда профессор поднялся на ноги и, чуть отступив, сел, с ужасом разглядывая впрессованный в землю мешок и уничтоженные книги. Если бы он вовремя не увернулся, удачно упав на спину, машина краем гусеницы раздавила бы и его.
— Менделеева гусеницей… — вытирая слезы, забормотал он, — вот, значит, как с нами…
Он еще несколько раз повторил свое «вот, значит, как…», затем бросился к сумке убитого красноармейца, вытащил вторую бутылку и, что-то крича, путаясь в длинных полах пальто, побежал за медленно уползавшим тягачом.
Через минуту красное зарево пожара властно раздвинуло прифронтовую мглу.
Постояв возле тягача, пылающего факелом, старый профессор посмотрел на свои руки, перевел взгляд на исковерканную взрывом бензобаков машину и снова на свои руки, словно только сейчас осознав, что он сделал.
От едкого дыма запершило в горле. Он закашлялся и засмеялся одновременно.
— А мы вас вот так! — торжествуя, выкрикивал он сквозь кашель и смех, тыча костлявым пальцем в сторону пылавшей машины. — Не взыщите, господа… А мы вас вот так!
Прочитав, Светлана Петровна некоторое время молчала, перебирая страницы рукописи. Потом начала читать ее еще раз, почесывая двумя пальцами, указательным и большим, невидные брови. Иногда она брала карандаш и подчеркивала слова, казавшиеся ей неточными.
Владимир Лукьянович привалился к столу грудью и почти не дышал, ожидая приговор. «Все, — отрешенно думал он, — если Петровне не понравится, амба… Значит, не дано».
В комнате стояла тишина, только шуршали страницы рукописи да за стеной вполголоса напевала Ксюша.
— Знаешь, солдатик, — неожиданно сказала Светлана Петровна, — по-моему, это хорошо. Мне нравится.
Владимир Лукьянович вздрогнул от этого давнего, почти забытого им обращения «солдатик», счастливо задохнулся, но, не поверив до конца в удачу, спросил:
— Врешь?
— Ага. Вру. Не хорошо, а просто здорово! Прошлый твой рассказ о пулеметчике был куда слабее… Растешь, растешь, Груздев. И кто бы мог подумать, а? Помнишь, какие ты мне письма писал из училища?
Она засмеялась и процитировала по памяти, подражая низкому голосу мужа и его напевному северному говору, от которого Груздев за последние годы практически избавился:
— Светлана, здравству-уй. С приветом к тебе твой муж Владими-ир, точка. Экзамены сда-ал, точка. Физика четы-ыре, точка. Математика три-и, точка. Все остальное в норме-е, и тоже точка.
— Отличное письмо, — уязвленно сказал Владимир Лукьянович, — просто образец информативности. Между прочим, ради тебя, глупой, старался.
— Да? — удивилась Светлана Петровна.
— А то! Даже не догадываешься, Свет Петровна, какой муж у тебя, однако, умница! Какой, однако, молодец! — И самодовольно постучал себя кулаком по груди. — А ты бы сама могла догадаться, легко ли было солдату догонять студентку? Лесорубу из Архангельской области — горожанку? Дубине неотесанной — девицу, читавшую Шекспира по-английски…
Груздев кончал заочно Военно-политическую академию в тридцать шесть лет, пройдя до этого все армейские ступени от солдата до капитана. И в школе младших командиров, и в офицерском училище ему приходилось вдвое труднее многих. Знаний, полученных в вечерней школе лесосплавного предприятия на Двине, катастрофически не хватало.
Письма… Знала бы тогда Светлана Петровна, как боялся он этих писем. Нарочно писал короткими, фразами, чтобы, кроме точки, не нужны были другие знаки препинания… Чтобы не пожалела Свет Петровна, что вышла замуж за неуча.