Помните, комиссар, вы говорили о времени, о людях во времени и вне его? Порой мне кажется, что я, как птенец из гнезда, выпал из своего времени на два года. На целых два года. Умом я, конечно, понимаю, что пройдут они быстро, да и что значат какие-то два года в человеческой жизни? Если смотреть из космоса — ерунда. Пылинка… К сожалению, мне не дано видеть себя со стороны. Я смотрю на себя изнутри и отчетливо вижу, что моя жизнь биологически ограничена и поэтому два года для меня огромный срок. Не знаю, какие планы в отношении меня у вас, но я-то мечтал о Политехе. Есть там ужасно вкусный факультет технической кибернетики… Нет, не могу понять, во имя чего я должен терять бессмысленно целых два года своей жизни, если на овладение моей воинской специальностью мне за глаза хватило бы шесть месяцев.
Ладно, комиссар, поплакался в вашу роскошную бороду, и будя. Как говорит Мишка: «Интеллигент отличается от неинтеллигента тем, что знает все, что знает неинтеллигент, и немного больше». В переводе на армейский язык — ни при каких обстоятельствах не терять лица.
Честно говоря, комиссар, я даже не могу сказать, что мне тяжело или неприятно служить. Единственное, чего мне здесь по-настоящему не хватает — это одиночества. Да, да, комиссар, в армии человек все время на юру: в казарме, на занятиях, в столовой, в строю, днем, ночью… К счастью, я нашел место, где изредка могу побыть наедине с собой, подумать, поговорить с вами и просто посидеть молча, глядя на воду. Ни Мишка, ни Коля не знают, куда я подчас смываюсь. Иногда даже от верных друзей хочется отдохнуть.
Наш полк с трех сторон окружен лесом, а четвертая сторона проходит по берегу большого озера. Стеклобетонное модерновое здание клуба стоит на взгорье, отгораживая от озера деловую часть территории со всеми ее службами. От двери клуба, обращенной к озеру, спускается к воде красная щебенчатая дорожка, окаймленная, как все дорожки в полку, белеными треугольниками кирпича. Вдоль дорожки зеленые газоны, и на них солдатскими погонами краснеют прямоугольные клумбы цветущих бегоний. Вообще-то, все это красиво, особенно заросли орешника, дикого шиповника и молодые березы по берегу. Здесь, в зарослях, я и нашел себе убежище на замшелом валуне. Сюда я сбегаю, когда выдается свободная минута.
Свободное время для солдата — большой дефицит. Наша рота второй месяц ведет спешные работы по отделке нового учебного корпуса, и мне удается вырваться на «Остров свободы» только в свои законные тридцать минут после обеда. Да и то не всегда, да и то с оглядкой. Нужно проявить солдатскую смекалку, чтобы выскользнуть из казармы втайне от прапорщика Митяева. Помните прапорщика Петренко в роте молодых? Так он, по сравнению с нашим ротным старшиной прапорщиком Митяевым, агнец божий! Недаром несколько поколений солдат зовут его «двужильным Митяем».
Думаю, комиссар, что Митяев и на самом деле двужильный. Я еще ни разу не видел, чтобы Митяев даже не устал, а хотя бы вспотел после шестикилометровой утренней пробежки или разгрузки вагона кирпича…
Представьте себе, комиссар, ширококостого волжанина с пудовыми кулаками, выработанным командирским голосом и недреманным серым оком — классический тип служаки из тех, кто даже во сне остается на своем старшинском посту.
Митяев органически не может видеть солдата без дела. Он свято верит, что: «Солдат должен быть все время занят, даже в карауле. Когда солдат бездействует, ему в голову лезут посторонние мысли».
С характером Митяева мы познакомились в первую же субботу после присяги. В тот день вся рота, вернее, те, кто не был занят в суточном наряде, караульной службе или на других работах помимо роты, драили казарму. На солдатском жаргоне эта еженедельная всеобщая уборка называется ПХД — «пахотно-хозяйственная деятельность».
Когда все окна и двери были вымыты, натерты полы и казарма, с нашей точки зрения, излучала голубой свет чистоты, Митяев вошел, глянул недреманным оком на нашу работу, построил роту и объявил:
— Белосельский, Михеенко, два шага вперед!
Протянув свою лапищу к окнам, вопросил с презрением:
— Ваша работа?
Три окна из двенадцати были протерты так себе. В принципе, ничего страшного, но это ж Митяев!
— Перемыть!
— Степанов, Лозовский, Зиберов… — И презрительный тык пальцем в сторону турника: — Вы натирали пол на этом участке? Взять Машку и натереть заново.
Коля с Мишкой обреченно поволокли громадную тридцатикилограммовую щетку для натирки полов, по кличке Машка.
— И запомните, — продолжал наш старшина, прохаживаясь перед строем. — Майором мне все равно не быть… лодырей и разгильдяев в нашей роте не будет.
Представляете, комиссар, наше удивление: в казарму старшина во время уборки не заглядывал, откуда же он знает, кто что делал да еще по фамилиям? Мистика! С этого дня многие поверили рассказам старослужащих, что Двужильный только глянет в глаза и сразу узнает, что у солдата на уме и на что он вообще способен.
Поэтому вылазки на «Остров свободы» мне приходится делать с оглядкой: попадешь Митяеву на глаза — живо найдет работу. На днях заставил нас с Рафиком выравнивать ржавые гвозди, которые старшина собственноручно повыдирал из старых досок на стройке. У Двужильного в хозяйстве всему есть место, даже старым сапогам. Смешно? К вашему сведению, Митяев сам сделал выкройку и учит ребят шить из голенищ старых сапог тапочки…
Как видите, комиссар, мой кругозор значительно расширился с той поры, как я начал постигать «немудрую науку». Помните наш спор: делать жизнь или жить как живется — щепкой по течению? Теперь я думаю, что здесь нет предмета спора, все в руках обстоятельств. Сейчас, например, я плыву, плыву, комиссар, и даже нахожу в этом радость самоутверждения. Чем хуже, тем лучше.
Наша рота обязана к октябрьским праздникам отделать и сдать учебный корпус. Р-работка, я вам доложу… И в сверхударном темпе. Вообще в армии любая работа производится в темпе престо, что на солдатском языке означает: мухой! Другие степени скорости армии просто неизвестны.
Наш комроты капитан Дименков — сухой, как стручок, глаза тусклые, со слезой, и всегда чем-то недоволен, словно его насильно произвели на свет. Жить-то он вынужден, но без удовольствия. Иногда за работой парни поют, особенно здорово получается дуэт Лозовского со Степой Михеенко — добродушным, наивным трактористом из села Яблоневка, Черниговской области. С песней, сами знаете, работа веселее спорится и время быстрее… Но стоит появиться ротному — все умолкают. И непонятно, почему. Михеенко как-то сказал, что у них в Яблоневке есть мужик, — стоит ему зайти в хлев — самое свежее молоко скисает. Любопытный факт, верно?
Так вот, комиссар, самоутверждение мое зиждется на постулате: «Плоский, зеленый — лег на газон и не видно». Капитан Дименков меня видит, но… не выделяет из общей массы. Я для него «на одно лицо». А Мишка Лозовский — все-таки три курса строительного в активе — со своим неугомонным характером и инициативой уже успел попасть на язык капитану. Несколько раз на разводе Мишка возглавлял список «некоторых»: «Рядовой Лозовский и некоторые другие…».
Я пытался втолковать ему:
— Что ты вечно лезешь со своей инициативой? В нашей, жизни армия эпизод, отсюда главная задача: выполнять безотказно «от» и «до» и спокойненько миновать службу, как пассажиры дальнего следования полустанок…
Бесполезно. Не внемлет. Сама идея ему близка, но натура не позволяет. Мишка из тех, кто на стадионе может быть только на поле, а не на трибунах.
Я за трибуны, комиссар, они тоже предусмотрены правилами игры.
Сегодня на моем «острове» промозгло. Вчера весь день шпарил дождь и затих только к утру. Листья на кустах тяжелые, мокрые — страшно рукой задеть: окатит, как из ведра. Ветер дует с озера, бьет свинцовой волной в камни на берегу, плюется колючими брызгами. Мой валун скользкий, как гриб. Хорошо, что я прихватил кусок фанеры. Не погода, а вдовье счастье, как метко выразился наш Двужильный.
Если бы не нужда, комиссар, сидел бы и сейчас в теплой Ленинской комнате и сражался со Степанычем в шахматы… Сегодня мне жизненно необходимо кое-что обмозговать в тишине. Действительность вторгается в тихую заводь, комиссар, вторгается бесцеремонно и настойчиво. Вчера у меня состоялся любопытный разговор с Вовочкой Зуевым.