Сели за 'прохожий' стол, спросили вина получше, балыку пожирнее, слуга с подносом тут как тут! Свободная девка, пользуясь вольностями дороги, священными во всей Империи, немедленно подсела к вновь прибывшим, поближе к самому молодому и главному из них.
— Ах, что мне больше всего на свете всегда нравилось в мужчинах, так это могучая стать, и при этом — милые конопушки вокруг носа. Вот как у тебя, милый!
Тот, к кому она обратилась, мог бы одним взмахом руки отослать ее прочь или даже обозначить грубыми словами ее принадлежность к малопочтенной гильдии, но он не сделал ни того, ни другого, а даже кивнул трактирному слуге, чтобы тот поднес девушке такую же кружку с вином.
— Чем это я вдруг мил тебе стал?
— Сама не знаю, влюбилась. — Девка надула губы и пропела эти слова самым низким тоном, что у нее был. — Я хочу быть только твоей, и чтобы ты был только моим! Зайчик…
Двое спутников рыцаря ели и пили, не произнося ни единого слова, вероятно, подобное почтительное молчание было у них в обычае.
— Зайчик уже год как женат, милая дева, и разводиться ради тебя не возжелает. Если ты расстроена этим — выпей вина, а то оно у тебя нетронутым бултыхается.
Девка заморгала, и в ее больших глазах появились настоящие слезы.
— Ты мне не веришь. Ты думаешь, что я такая… как все эти… — Она изящно махнула ручкой в сторону своей соратницы по ремеслу. — Но я вовсе не такая, и если ты позволишь мне побыть наедине с тобою хотя бы…
— Погоди, погоди. Да ты не из замка ли? — перебил ее рыцарь. — Ну-ка встань сюда, повернись…
Девица, недоумевая, послушно отставила кружку и встала в проходе между столами, в двух локтях от рыцаря. Рыцарь неуловимо быстрым и мягким, словно бархатным, движением правой руки вынул секиру и наискось рассек девку, от правого плеча, до левого бедра. Та без звука повалилась на ветки папоротника, для чистоты и аромата раскиданные по земляному полу… Кровь жутким выплеском окрасила землю и ветви на локоть вокруг…
Вдруг кровь из багрово-черной стала желтой, лужа стала пятном, мгновенно высохла, потрескалась и исчезла. Тело же убитой до неузнаваемости изменило очертания: теперь это были гадостные мохнатые когтистые ошметки посреди гниющего тряпья.
— Пусть сначала научится тень отбрасывать, — рыцарь левым кулаком в бок несильно ткнул того, кого он называл Роки, и засмеялся, довольный.
— Боги! Она была сахира, демон! — Вторая девица в ужасе завизжала, глядя безумным взором на остатки бывшей своей подруги. — Она же могла меня съесть! Спасите!
Третьим опомнился ратник, сидящий двумя столами дальше, рядом со второй девкой. Он тоже выхватил секиру и ловким ударом снес той голову. Оказалось, что вторая девка совершенно напрасно боялась подругу-демона, ибо она оказалась точно такою же сахирой, разновидностью оборотня и кровоеда. И ратник же, единственный в трактирном зале, поддержал смех рыцаря, тоже расхохотался во все горло, тряся черной, длинной, по грудь, бородой. Посетитель у стены даже и головы не поднял, все что-то царапал в своем свитке, двое спутников рыцаря вопросительно ждали, что тот решит и скажет, а трактирщик и слуга стояли бледные, почти без памяти от ужаса: их запросто могли проверить мечами и секирами на принадлежность к нечистой силе, и никто бы ни с кого не взыскал за ошибку.
— Ну вот… Я ее на целый кругель напоил, накормил! Это грабеж с ее стороны. Хозяин, принеси кувшинчик покрепче, дабы мне успокоиться…
Тем временем и ошметки нечистой плоти на полу растаяли бесследно.
Присевший было на прежнее место рыцарь обернулся на веселого ратника, бросил кусок и встал.
— Эй, черная рубашка, поди сюда.
Ратник оборвал смех и ворчание, послушно подошел к их столу. Когда он остановился напротив рыцаря, стало видно, что это настоящий богатырь, широченный, очень крепко сбитый мужчина, постарше рыцаря, но еще вполне молодой; в длинной черной бороде его не было ни единого седого волоса, непокрытая голова чисто выбрита. Росту он был точно того же, четыре локтя с пядью, разве что не столь кряжистый, да и в плечах чуть посуше молодого рыцаря.
— Ты весьма громок. Недоволен чем-то? Огорчен?
— Нет, ваша светлость. Живу легко, без огорчений, почти без огорчений. Обрадовался, вот, нежданно увидев отличный удар.
Рыцарь без улыбки выслушал похвалу и продолжил вопросы:
— Почему почти?
— Потому, ваша светлость, что не берете к себе в дружину таких, как я. Вот и вся причина огорчения. Самую малость, но все-таки…
— А, так ты знаешь, кто я? — воин кивнул.
— Нетрудно узнать, ваша светлость!
— А почему — самую малость?
— Почему огорчен самую малость? Потому, что мне и так, в сущности, неплохо. Руки-ноги, меч-секира — есть, спрос на мои услуги — есть. Живу не тужу. Но у вас, как говорят, интереснее.
Рыцарь совершенно по-мальчишески вытер нос рукавом и слегка расслабился.
— Да, наемников не берем, это точно, и для черных рубашек исключений не делаем. Но кто тебе мешает дать полную вассальную присягу? Воин ты похоже что не из робких, смекалист, и меч у тебя не простой, как я чую… Люди с простором нам всегда нужны.
Воин в ответ поклонился, и в этом неглубоком поклоне чувствовалось неподдельное уважение.
— Почти то же самое однажды сказал мне ваш батюшка… Но, увы, я, хотя и не паладин, однако связан некими обетами, запрещающими мне приносить полную присягу кому бы то ни было. Только на время, только за деньги — вот мой девиз.
Рыцарь кивнул.
— Стало быть, и говорить тут не о чем. Откуда такие диковины? — Он указал на серебряные наручи ратника, и тот опять заухмылялся:
— За морем достал. Снял на пустынном берегу с одного мертвого пирата. Нет, сначала-то он был живой…
— Понятно. Ладно, иди, отдыхай.
Воин поклонился, на этот раз чуть поглубже, и отошел, а рыцарь продолжал вертеть головой, осматривать слегка опустевшие пространства трактирного зала. На это раз взгляд его упал на странника, в плаще и со свитком, и рыцарь сам подошел к нему.