Спустя четырнадцать часов я стояла в коридоре, прислонившись, вернее, навалившись на стену, потому что ноги категорически не хотели держать меня самостоятельно, и старалась не пропустить ни слова из перепалки отца с Кондратьевым. Задачу усложняли громкие рыдания Аллы на плече Вадима, чувствовавшего себя в роли няньки неловко. Не помогала даже слоновья доза успокоительного, вколотого мачехе заботливой Любой.
Ночь показалась бесконечной каждому из нас, и пришедший ей на смену новый день не подарил ни хороших новостей, ни надежды на благополучный исход. Вове закончили делать операцию на рассвете, нейрохирурги вынимали осколки кости, попавшей в мозг. Такое случается при переломе свода черепа. Давать информированное согласие на хирургическое вмешательство пришлось отцу, Бастинда не проявляла способности принимать решения в принципе. В тот момент папа не задавал лишних вопросов, понимая критичность ситуации, хотя обычно не соглашался ни на какие медицинские манипуляции, пока не выслушивал мнения хотя бы двух врачей, причем непременно светил отечественной медицины. Теперь же он требовал от главврача пригласить специалистов из других клиник для консультации, что крайне не понравилось Кондратьеву, в отделение которого Вову перевели после операции. Несмотря на то, что она прошла без осложнений, мой сводный брат впал в кому.
Вероятно, в любом другом случае доктор не стал бы отказывать отцу, но за последнюю неделю наше семейство во главе со мной, набило у него такую оскомину, что просьбу он воспринял не иначе, как личное оскорбление. Последнее слово в итоге осталось за главврачом, в планы которого не входило портить отношения ни с нашей компанией в общем, ни с ее руководством в частности. Глава больницы заверил, что папино пожелание исполнят в ближайшее же время, о чем он проследит лично. Кондратьев вынужден был стерпеть обиду и удалиться, но прежде доктор скользнул хмурым взглядом по моему уставшему лицу. Если он искал злорадство, то точно не обнаружил даже намека на него. Единственная мысль, еще теплившаяся в моем измученном мозгу была о кровати, в которую я желала свалиться, чтобы хоть немного поспать.
Желание исполнилось спустя час, когда я, покинув папу, Аллу и Вадима в ожидании консилиума, поехала домой. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глубокий сон, и впервые за пять лет, увидела Поток. Рыжая крылатая лошадь неслась галопом по кромке морской воды, поднимая столп переливающихся на солнце брызг. Она спешила ко мне, чтобы поприветствовать. А, может, чтобы что-то сообщить. Я не знала, но отчего-то очень обрадовалась компании, а, заглянув в черные проницательные глаза Рыжика, испытала прилив сил и инстинктивно прижалась головой ко лбу коня.
Утром следующего дня у меня состоялся еще один неприятный разговор с Кондратьевым. Я, по-прежнему, избегала с ним встреч, и, поняв это, он пригласил меня к себе через одну из медсестер. Вообще-то я приехала не на работу, а чтобы посидеть с Вовочкой. Алла не хотела оставлять сыночка без присмотра, и папа попросил меня пойти на уступки, посчитав, что супруге пора отдохнуть и, не слушая истерических возражений, увез ее домой. На самом деле, желания опекать сводного братца я не проявляла, наоборот, жутко злилась на него. Вот до чего довели Вовины выходки! Надо было додуматься, чтобы пьяным садиться за руль! Хорошо хоть, на крыльце подъезда, которое он протаранил на огромной скорости, никого в поздний час не оказалось...
- Вы собираетесь использовать новый препарат в лечении брата? - спросил Кондратьев, не успела я закрыть за собой дверь.
- Не исключаю такой возможности, - деловито отозвалась я, подавляя желание вспылить и не понимая смысла провокации. Сам ведь прекрасно знает, глупо назначать экспериментальное лечение столь нестабильному пациенту, да еще после тяжелой операции. И добавила. - Но не раньше, чем через неделю.
Кондратьев не отреагировал и сменил тему, кивнув на кресло напротив себя.
- Сколько вы ей платите? - в лоб спросил он, окончательно вогнав меня в ступор. - Я у нее тоже спрошу, просто интересно сравнить показания.
- Кому? - я потерялась в догадках, ежась под пронизывающим взглядом доктора.
- Трофимовой, подрядившейся вам в шестерки.
- Что-о-о? - я вытаращила глаза. Потрясло не сколько то, что нас раскрыли, а что подумали о подкупе. Люба же любого в три шеи выставит, предложи он ей взятку, да еще накостыляет вдогонку на всю оставшуюся жизнь.
- Вы все грамотно рассчитали, госпожа Корнеева. Нашли мать-одиночку, которая с трудом сводить концы с концами. Удивлен, что Трофимова поддалась на искушение, но, видимо, я недооценил ваши вредительские навыки.
- А вам не приходило в голову, что Люба помогает по доброте душевной? - мне было безумно горько осознавать, что накликала неприятности на голову замечательного и доброго человечка.
- С чего бы она стала это делать ради незнакомой девицы? - криво усмехнулся Кондратьев.
- Мы познакомились до того, как я пришла сюда работать, - я посчитала правду единственным способом отвести беду от Любаши. - В этом самом отделении. Около шести лет назад. Я лежала тут. В коме. Не верите, посмотрите архивные записи. Полагаю, у вас есть к ним допуск, - и, не дожидаясь ответа, я гордо прошагала к выходу, но на пороге не утерпела и бросила новое ядовитое замечание. - Хотите сравнить показания, отлично! Спросите Любу про взятку. Даже не успеете понять, что на вас упало!
****
2010 год
Я с грустью вглядывалась в детское лицо с ввалившимися щеками. Кожа, обтягивающая череп, стала настолько бледной, что казалась почти прозрачной. На ее фоне круги под глазами воспринимались глубже, а темные курчавые волосы, обрамлявшую голову - иссиня-черными. Так и хотелось коснуться губами неестественно-белого лба, погладить кончиками пальцев жуткие узоры от бесконечных уколов на руках и прошептать:
- Очнись, маленький принц.
Но это не сработает. Не помогут ни старания докторов, ни высококлассные методы лечения. Мальчик не откроет глаза, пока не пройдет до конца лабиринт из собственных воспоминаний, удерживающих его сознание в закольцованном мире - притягательном и опасном, умеющем исполнять желания, но безжалостном и безразличном к тем, чье время истекло.
Я многое повидала здесь за семь лет работы: смерть, боль, слезы. А еще ожидание конца. Того, который непременно наступит - так или иначе. Сначала много плакала, разумеется, в тайне от шефа, хотя и не исключаю, что он догадывался о моих срывах. Потом обросла кожей, все больше затвердевающей с каждым годом, научилась не пропускать чужую боль через себя, в чем-то стала циничной. Но дети... Дети, по-прежнему, легко пробивали броню и касались маленькими незапятнанными душами сердца, исколотого иглами вины.
Я сделала глубокий вдох. Потом еще один и еще. Затем, не теряя больше времени, поднесла ладонь ко лбу Кирилла, но не коснулась его, оставив расстояние между головой ребенка и ладонью около пяти сантиметров. Нужно торопиться, пока подпитка (коктейль из лекарств, созданный шефом) еще действует. Я приняла смесь, чтобы просканировать друга Семеныча, но ее концентрации в моей крови должно хватить, чтобы "навестить" и мальчика. Поверхностно, разумеется. Чтобы по-настоящему войти в Поток, одной подпитки мало.
Притяжение не заставило себя ждать, и ладонь застыла надо лбом больного ребенка, как приклеенная. Чувствуя рост напряжения в теле, я прикрыла веки, давая возможность мозгу сфокусироваться на нужных картинках в цветном калейдоскопе, мелькающем перед глазами.
Страх. Всепоглощающий, не позволяющий дышать полной грудью, пронизывающий насквозь каждую клеточку. Боль. Она сковывает сердце льдом, не дает сознанию даже малейшего шанса найти в коридорах воспоминаний светлые пятна. А еще глаза. Восемь глаз четырехголовой твари. Умные глаза, заглядывающие прямиком в душу, минуя все барьеры. Порождение кошмара наслаждалось ужасом ребенка, купалось в его отчаянье и жаждало получить еще больше власти над ним. Это не являлось сверхзадачей. Кирилл преподносил себя твари на блюдечке, даже не пытаясь бороться.