С братом Шарамом они не виделись и не общались больше шести лет. Ровно столько Шакирд находится в резервации. Связь с единственным родным человеком на той стороне оборвалась в тот день, когда Шакирд получил первое и единственное письмо от брата, в котором тот отказывался от него и заклинал больше не писать ему. Шакирд дословно помнит то короткое письмо. На протяжении многих недель он перечитывал его, пытаясь понять мотивы своего брата, решившего оставить его гнить здесь. В те дни у Шакирда перерождалась не только «белая язва», но и все его нутро. Все кем он дорожил, поступали также как и Шарам – они рано или поздно переставали писать и надеяться. Но Шакирд не винил их. Через что всем им пришлось пройти после того как выяснилось что он болен «белой язвой» можно было только представлять. Месяцы карантина, долгие и болезненные анализы для тех, кто контактировал с больным. Все работало на то, чтобы все кто остался с внешней стороны забора как можно быстрее забыли о тех, кто существует внутри него.
Шакирд достал из конверта мятый листок бумаги, исписанный мелким почерком с двух сторон. Это был путанный и такой родной почерк брата. Шакирд никогда не забывал его, хотя уже и не надеялся его увидеть. Свет от окна аккурат падал на руку с письмом, подсвечивая едва понятный почерк путаных слов. Но Шакирду было достаточно смотреть на него и знать, что этого листа бумаги коснулась рука его брата. Он смотрел на письмо с каменным лицом, пытаясь осознать то, что в нем написано, пытаясь поверить тому, кто однажды отказался от него. Но это был ответ его брата, на письмо, которое три месяца назад он отправил ему по старому адресу.
- Воздух гораздо теплее, когда в мире есть те, кто нас ждет, - из густого мрака безликой тучей вынырнул Таш.
Его седые волосы поблескивали от тусклого света из окна. Он прошел мимо Шакирда.
- Он ответил, - нагнав старосту, тихо произнес Шакирд.
Несмотря на крепко сложенную фигуру Таша, Шакирд все же был глыбой, превосходившим старосту и по ширине корпуса и высоте. Глыба камня на ножках шептала сотрясая воздух, пытаясь справиться с басом, мешающим говорить тихо.
- Теперь я могу взять с собой Надю и Сашу.
Таш поднял голову, чтобы заглянуть здоровяку в глаза. Во мраке, его зрачки поблескивали, и чем темнее становилось, тем сильнее искрились глаза.
- Твои глаза пугают, - безразлично констатировал Таш.
- Они повышают дозу с каждым разом. Тренировки с Каро единственное, что сдерживает меня.
- О, а когда физические упражнения перестанут помогать, ты засияешь как праздничная елка? – едва слышимо говорил Таш.
- Я понял к чему ты клонишь, - в этой тишине у Шакирда не было шансов даже огрызнуться.
Он посматривал на датчики на стенах домов, которые наливались зеленым светом, как только они проходили мимо них.
- Во мне много активаторов не по моей вине…
- Тут ты ошибаешься, Голиаф.
Шакирд фыркнул.
- Я сглупил в тот раз, но Каро же сказал, что мы успеем.
- Каро наивен и верит в успех. Я же смотрю на тебя и вижу ходячую свечку, которая не может контролировать себя.
Таш заглядывал в окна домов. Он подолгу останавливался у некоторых из них и смотрел на то, что делают жильцы. Завидев пристальный взгляд старосты, деревенские пытались побыстрее уложиться в кровать или скрыться в кухне, куда взору старосты было почти не попасть.
- Я уже за все извинился, Таш, - грубо выпалил Шакирд, - и не тебе меня моськой тыкать в лужу.
- Не мне. Но вы сами уткнетесь, когда придет время.
- Каро сказал, что они не помешают.
- Если бы все происходило как того хочет Каро, то с нами пойдет весь здешний детский зоопарк. Но ты не хуже меня знаешь, что это утопия.
- То есть я не могу их взять?
- Можешь, - вдруг ответил Таш.
Шакирд запнулся, не ожидая подобного ответа.
- Только сказал ли ты об этом своей жене? – Таш посмотрел Шакирду в глаза. – Сказал ли ты Наде о том, что есть крохотная, почти нереализуемая возможность выбраться отсюда? О том, что никогда не отпускал мысль вырваться из резервации и спрятаться где-нибудь в лесу? О том, что для тебя жизнь в бегах и вечном страхе важнее сытого и мирного существования здесь? Ты, конечно, сказал ей о том, что ее ребенку, родившемуся в лаборатории важнее жить там. В мире, где узнав о ее болезни вероятности сгореть больше чем в аду? Ведь таких как мы сжигают.
У Шакирда тряслись руки. Он сдерживал свой гнев. Ему хотелось обрушить на него молот своего кулака, чтобы зазнавшийся цербер профессорши прекратил строить из себя короля положения.