Более радикальная модель соотношения обоих направлений— это заимствованная из истории физики несколько искусственная параллель, в соответствии с которой можно сказать, что «социология социального» остается «дорелятивистской», тогда как наша социология — всецело релятивистская. В большинстве обычных случаев, к примеру, в ситуациях, когда изменения происходят медленно, дорелятивистская парадигма вполне приемлема, и любая фиксированная система координат способна регистрировать действие без значительных деформаций. Но как только процесс ускоряется, нововведения разрастаются, а сущности множатся, абсолютистская система взглядов оказывается безнадежно провальной. Именно тогда и следует разрабатывать релятивистский подход, чтобы быть способным перемещаться между системами координат и устанавливать определенную соизмеримость между следами, оставленными системами, движущимися с очень разной скоростью и ускорением. Поскольку теория относительности является общеизвестным примером масштабной перестройки нашего мыслительного аппарата, вызванной потребностью ответа на фундаментальные вопросы, ее можно использовать как удачную аналогию для иллюстрации способов, с помощью которых «социология ассоциаций» изменяет и обобщает «социологию социального».
В дальнейшем для меня важны не опровержения — доказательства того, что другие социальные теории ложны,— а предложения. Как далеко можно продвинуться, исключив общепринятую гипотезу, что существование социальной сферы дает социальным наукам легитимную систему координат?[11] Если физики начала прошлого века оказались в состоянии отвергнуть общепринятую теорию абсолютно неподвижного и бесконечно пластичного эфира, смогут ли социологи открыть новые возможности движения, отбросив идею социальной субстанции как «ненужную гипотезу»? Это настолько маргинальная позиция, и у нее так мало шансов на успех, что я не вижу никаких оснований быть беспристрастным и щепетильным по отношению к совершенно разумным альтернативам, которые вполне могли бы разбить ее вдребезги. Так что я буду настойчивым, а зачастую пристрастным, чтобы ясно выявить контраст между этими двумя позициями. Зато в обмен на такую несправедливость я постараюсь быть по возможности последовательным и дойти до самых крайних выводов из той позиции, которую выбрал для эксперимента. Мое испытание заключается в том, чтобы посмотреть, сколько новых проблем может быть извлечено на свет, если неуклонно, даже слепо, следовать всем обязательствам, к выполнению которых вынуждает нас эта новая отправная точка. Окончательная же проверка состоит в том, чтобы к концу книги выяснить, в состоянии ли социология ассоциаций принять эстафету у социологии социального, прослеживая различные типы новых и более активных связей, и сможет ли она унаследовать все, что было легитимного в притязаниях науки о социальном. Как всегда, о результатах—была ли проверка пройдена успешно или нет — судить читателю.
11
Если моя оценка «социологии социального» выглядит слишком резкой, и если я на самом деле несносен в отношении критической социологии, то это до поры до времени. В свое время мы научимся находить то, что есть верного в их первоначальных интуициях. Если ключевое понятие стандартов (часть вторая, с. 308) дает нам возможность воздать должное «социологии социального», то критической социологии, я боюсь, придется подождать до Заключения, когда мы примемся за проблему политической значимости.