— Особо не говорят.
— Наверное, так и есть. — Тэк посмотрел в сторону. — Ты здесь случайно или с какой-то целью пришел?
— С целью.
— Славный Парень! Люблю человека с целью. Давай-ка, взбирайся. Эта улица превращается в Бродвей сразу как отходит от порта.
— А что здесь можно увидеть?
Луфер издал какой-то хрип, заменявший ему смех.
— Смотря какие достопримечательности сегодня гуляют. — У него уже намечалось небольшое пузо, но складки внизу живота, там где кончаются волосы, были напрочь лишены жира. — Если нам действительно повезет... — Луфер повернулся, на мгновение обнажив участок мертвенно бледной кожи под медным кольцом, которое служило пряжкой для его армейского ремня в два дюйма шириной, — …то мы не нарвемся ни на кого вообще! Пойдем.
Они двинулись прогулочным шагом.
— ...кид. Не так, — Кид.
— Чего? — переспросил Луфер.
— Да вот думаю про имя.
— Как оно, сойдет?
— Не знаю.
Луфер рассмеялся.
— Я не буду навязывать его тебе, Кид. Но, мне кажется, оно твое.
Усмехнулся отчасти несогласно, отчасти дружелюбно.
Луфер в ответ что-то проворчал, эхом отразив дружелюбие.
Они шли, и дым стелился у них над головами.
Было что-то очень хрупкое в этом Железном Волке с лицом курносого германского головореза. И дело вовсе не в говоре, и не в манере держаться (и в том, и в другом чувствовалось что-то грубоватое), но в том, как именно он их осуществляет: словно поверхность, где и говор и манера себя держать проявляются наиболее полно, оказалась каким-то образом разбережена.
— Тэк?
— Да?
— Сколько ты уже здесь?
— Если б ты мне сказал, какое сегодня число, я бы, пожалуй, подсчитал. Но я на это забил. Я бы сказал — давненько, — Помолчав немного, Луфер спросил странным, не таким задиристым тоном: — Так ты знаешь, какой сегодня день?
— Нет, я... — Эта странность напугала его. — Не знаю. — Покачал головой, разумом уже устремившись к новой теме. — А чем ты занимаешься? В смысле, где ты работал?
Тэк фыркнул:
— Промышленное проектирование.
— Ты работал здесь до... до всего этого?
— Неподалеку. Примерно в двенадцати милях, в Хелмсфорде. Там раньше был завод по разливу арахисового масла. Мы его перестраивали в фабрику по производству витамина С. А у тебя что за профессия?... Не, не похоже, чтоб ты много чего делал в смысле работы. — Луфер ухмыльнулся. — Верно?
Он кивнул. Обнадеживает, когда о тебе судят по внешнему виду, если судящий — человек одновременно тщательный и настроен дружелюбно. И, как бы то ни было, напряжение спало.
— Вообще я обитал в Хелмсфорде, — продолжал Луфер. — Но в город заезжал частенько. Беллона была когда-то весьма неплохим городком. — Тэк бросил взгляд на дверной проем, слишком темный, чтобы разглядеть, закрыта ли его дверь. — Хотя знаешь, может она до сих пор такая. Но вот однажды я заскочил сюда. И все было вот так.
Пожарная лестница над фонарем, медленно пульсирующим, как умирающее сердце, напоминала обуглившиеся леса, кое-где по-прежнему тлея.
— Прямо вот так?
Их отражения скользнули по стеклу витрины словно рябь на масляной поверхности.
— Было больше мест, нетронутых огнем; больше людей, которые еще не ушли — и не все новички еще прибыли.
— Так значит ты был тут с самого начала?
— Ну, я не видел, как все это полыхнуло, ничего такого. Как я уже говорил, когда я сюда приехал, город выглядел примерно так же, как выглядит сейчас.
— А где твоя машина?
— Стоит на улице: лобовое стекло разбито, покрышек нет — и большей части двигателя тоже. Поначалу, я много глупостей допустил. Но я быстро усек, к чему все катится. — Тэк начал сметающий жест двумя руками — и исчез, не завершив его: они вступили в область полной темноты. — Предполагается, что здесь сейчас тысяча человек. А было почти два миллиона.
— Откуда ты знаешь, в смысле, про население?
— Так в газете пишут.
— Почему ты остаешься здесь?
— Почему я здесь остаюсь? — Голос Луфера прозвучал почти в той, другой, огорченной тональности. — По правде говоря, как раз об этом я особенно часто думал. Мне кажется, это имеет отношение — есть у меня теперь одна теория — к свободе. Видишь ли, здесь, — впереди что-то шевельнулось, — ты свободен. Никаких законов: нечего нарушать, нечему следовать. Твори что хочешь. И из-за этого с тобой происходит крайне интересная штуковина. Очень быстро, на удивление быстро, ты становишься, — они подошли к очередному тускло светящемуся фонарю; шевеление оказалось дымом, который медленно поднимался от наружного подоконника, украшенного стеклянными зубьями словно какой-нибудь погасший Джек-фонарь, — именно тем, кто ты есть на самом деле. — Тэк снова стал виден. — Если ты к такому готов, здесь это пышным цветом.