Славка, как всегда, резвился, но Павел подозревал, что ему не так уж весело: едет черт знает куда, женился, дурак, как-то странно — на своей же, ялтинской, не мог уж найти москвичку! Была бы тогда квартира, работа в Москве, все бы тогда было! Тоже мне, великая любовь: Дружили, видите ли, с пятого класса, бегали целоваться к морю. Ну и катись теперь в тайгу, к тиграм!
Летом Павел уговорил Таню пожить за городом, у тети Лизы. Мачеха взяла отпуск, чтобы получше кормить неласковую невестку, перебралась в маленькую комнату, а молодым отдала свою, поила Таню парным молоком и пыталась давать советы. Но Таня все равно раздражалась, говорила свекрови колкости и без конца вспоминала их первую встречу. Тетя Лиза терялась, беспомощно пыталась оправдываться, робко предлагала сыграть в «дурака» или разгадать очередной кроссворд в журнале. Но Таня, презрительно фыркая, уходила к себе, и Павел, страдая и за нее и за мачеху, брел следом.
В августе он вышел наконец на работу. Жизнь сразу рванулась вперед. Таня с ее вечными капризами, мачеха с ее скорбным взглядом и вздохами остались там, позади, да он их почти и не видел.
Рано утром Павел бежал на электричку — бежал от неповоротливой, некрасивой, тяжелой Тани в интересный, умный и очень значительный мир. Без десяти десять он входил в распахнутые ворота, пересекал прохладный, чисто выметенный двор, толкал массивную дверь и поднимался к себе, на третий этаж. Он был «младшим без степени», а потому был аккуратен.
От десяти до семи он читал нужные ему книги и откликался на телефонные звонки — добросовестно докладывал невидимому абоненту, где проводит свое рабочее время старший научный сотрудник такой-то; замирая от чувства ответственности, он готовил первую в жизни справку и так же ответственно считывал с машинки куски коллективной монографии, в которой участия не принимал. Он копался в библиотеке, разыскивая новые материалы по восстанию сипаев, чтобы взглянуть на него изнутри — глазами солдат и гордых индийских князей, а заодно выполнял задание шефа: переписывал шифры для чужой докторской. Все это он делал охотно и быстро, и очень скоро о нем заговорили как о перспективном и исполнительном молодом человеке, и очень скоро он уже знал людей, которые могли ему дать рекомендацию в партию.
И как же кстати вызвал его однажды ученый секретарь и попросил (именно попросил!) поработать с делегацией индийских ученых, прибывающих в Москву по линии президиума Академии наук.
…Павел стоял на взлетном поле, смотрел на вздрагивающее, замирающее, тяжелое тело самолета и трусил: сейчас подадут трап, сейчас они выйдут, заговорят, а он ничего не сумеет перевести. Свою первую фразу он вызубрил наизусть, но вдруг не поймет индийцев? Говорить они будут, конечно, на хинди, но произношение, диалекты… А что, если родной язык главы делегации — урду? С урду у Павла не очень…
Но глава делегации, пожилой индус с влажными скорбными глазами, заговорил по-английски — медленно и внятно, и только потом, вслед за Павлом, перешел на хинди. И Павел его прекрасно понял! И делегаты, похоже, без труда понимали Павла. И сразу схлынуло напряжение, и они стали своими — черноглазые, смуглые, тонкие гости и человек, знающий их язык и страну, о которой они стали скучать, как только ступили на чужую для них землю.
И была просторная, гордая Москва, увиденная их глазами; и были в белых залах приемы с торжественными речами и тостами, с первым в жизни Павла жульеном в серебристых ковшиках с длинными ручками. И были серьезные переговоры, на которых Павел блеснул как переводчик. А потом был Ленинград — тоже впервые.
Темное, почти черное небо. Низкие рваные тучи, стремительно несущиеся над великим Всадником. Яростный конь и могучий Петр. Никакие открытки и марки, никакие самые тщательные репродукции не могли передать эту силу, этот мощный рывок вперед, в будущее: на открытках и марках не было Ленинграда. И плескались о гранитные ступени сердитые серые воды Невы, замирало сердце при взлетах машин на горбатые мостики, и стоял спокойный Исаакий, мускулистые юноши держали крепкой рукой мускулистых коней, и светились на Невском изогнутые старинные фонари.
Делегацию принимали в исполкоме, где Павел точно и четко переводил беседу с самим председателем. Изящная девушка водила их по золотому, роскошному Эрмитажу. Они были в Смольном и на «Авроре», а потом поехали в Разлив.
Индийцы почтительно выслушали пожилого обстоятельного экскурсовода, постояли у шалаша и задумчиво пошли к машине. А на обратном пути, когда машина неслась по узкой дороге, зажатой с обеих сторон болотцами и озерами, на Павла обрушился водопад вопросов.