— Оставь меня в покое, — раздельно произнес Павел, не отрывая глаз от ненавистных сережек. — Понимаешь? В покое. Совсем, понимаешь?
Он посмотрел в ее несчастные, застывшие сразу глаза, встал и пошел в прохладное здание.
В вестибюле, в старинном, в черной резной оправе трюмо отразился маленький злой человек с расстегнутой верхней пуговицей белой сорочки и сбившимся набок галстуком. Хорош!
Павел усмехнулся, застегнул пуговицу, поправил галстук, пригладил двумя руками волосы и пошел наверх.
«Сын поймет, с Галей они будут друзьями…»— нет, каков дурак, а? Как он мог так думать? И когда это он так думал? Час или сто лет назад? Далеко-далеко отсюда, в молодости, на взлете, в какой-то другой жизни… Да нет же, никто его не поймет. Они будут вдвоем — он и Юлька, он и его любовь — смешная девчонка, восставшая когда-то против принудиловки в институте. Скорей бы только она приехала! В чем ей там разбираться, в этой студии? Еще целых два дня, нет, уже полтора. Послезавтра он наберет номер, который успел выучить наизусть, и услышит ее голос, а потом увидит ее лицо. Странно, теперь он не мог представить Юлю — видел то глаза, то волосы, то эти трогательные стоптанные туфельки… Надо попросить у нее фотографию, обязательно. Павел усмехнулся, покрутил головой. Сам же смеялся над Галей, когда та уговаривала подарить ей его помятую физиономию, увековеченную в фотостудии. Правда, в конце концов он все-таки подарил и был даже польщен, увидев собственный лик, воткнутый в рамку Галиного трельяжа, но это не мешало ему посмеиваться над сантиментами, Вот и наказан теперь…
— Что с тобой, Пал Петрович? — услышал он вдруг голос Димы. — Никак перегрелся? Или отчет такой потешный? Дай почитать, коли так.
Павел вздрогнул, потом засмеялся:
— Да нет, это я своим мыслям.
— Хорошие у тебя, видать, мысли, — не унимался Дима. — А меня похвалил Валентин, представляешь?..
Павел собрал бумаги, запер в стол.
— А-а-а… Ну тогда все ясно: сияешь, как медный таз… Ну, я в «Украину». До Ленинграда дозвонился?
— Да ты что, Петрович? — изумился Дима. — Я ж только что разговаривал! Нет, тут явно нечисто…
Он покосился на дверь и добавил:
— А Галина Сергеевна купила тебе сосиски. На свои, между прочим, кровные…
— Да куда они мне? — досадливо отмахнулся Павел. — Поставь пока на подоконник, что ли. И передай ей, пожалуйста, деньги, а то я спешу.
— А каша? — крикнул вдогонку Дима.
— Какая каша? — обалдел Павел и тут же вспомнил. — А… нагрузочная… Ну выкинь куда-нибудь, Дим, ну я же спешу, ей-богу!
Он сбежал по пологой лестнице, вышел через чугунные, распахнутые настежь ворота в тихий переулок, остановил выжидательно ползущее такси, сел, заранее заполнил платежный талончик, выданный Юрием Ивановичем. Ничего… Все обойдется… И они будут счастливы, он и Юля. Интересно, есть у нее дети? Роль папы, кажется, ему не по силам… А может, детей-то и нет? Хотя вряд ли… Как это он не спросил? Ну, Павел, ты даешь (незаметно для себя он повторил студенческое словцо, сорвавшееся у Юли), тебя пока в папы вроде не приглашали… Павел взглянул на счетчик, заполнил графу «сумма», протянул талончик шоферу.
Тот взял, не оглядываясь, подкатил к центральному входу гостиницы, остановился. «Мог бы и поблагодарить, — мельком подумал Павел, — видел же, сколько я написал», — и, широко улыбаясь, пошел к индийцам. Они стояли у входа, задрав головы, рассматривали клубящееся черными предгрозовыми тучами небо.
— Ничего, улетите, — успокоил их Павел. — Как это говорят в Индии: после дождей — всегда солнце?
Индийцы дружно расхохотались, глава делегации одобрительно похлопал Павла по плечу:
— Вы знаете наши пословицы?
Павел добродушно развел руками:
— А как же… — Проверенный еще в Индии прием, неизменно вызывавший положительный эффект, сработал безотказно.
Через полчаса они ехали на аэродром.
Мерно поскрипывая, ходили по ветровому стеклу щетки — хлынул наконец долго собиравшийся дождь, — в приоткрытое окно летел мокрый ветер. Потом запахло деревьями и травами, как тогда, давным-давно, когда он вырвался из своего душного дома назад, в детство, к тете Лизе, к Юльке…
Сегодня утром, бреясь, он повернул ручку довоенного лампового приемника, и сквозь жужжание бритвы до него долетел всплывший из глубин эфира знакомый голос с чуть заметным милым акцентом. Пьеха… любимая его певица… Она пела о любви и грусти, о встречах и разлуке, о щемящих сердце потерях. Любовь, нежность, разлука, боль… Странный, неизбежный круг. Но почему же всегда разлука? Почему всегда боль? Разве не бывает иначе?.. Нет, он не допустит, не отдаст, он удержит…