Одна такая встреча перекрывала десяток казенных.
Впрочем, были встречи и с офицерами другого рода. Молодыми, элегантными, современными майорами и подполковниками с академическими «поплавками». Те рассказывали о современной войне, о войне будущей, если она случится. Приводили примеры, интересные разные цифры, говорили о «возможном противнике». Тоже заслушивались. Конечно, о сегодняшних вооруженных силах, о водородных бомбах и лазерах мы читали, видели кинохронику, смотрели телевизор. Я — особенно. И все же в точных деловых рассказах этих специалистов представала такая картина современного оружия и войны, что аж дух захватывало. Ничего ведь не останется!
Потом, расходясь, обсуждали услышанное.
— Ишь, америкашки, им волю дай, они б давно всех нас похоронили, — качал головой один, — ночи не спят, новое оружие изобретают — мало им атомного, всякие газы, яды, бактерии…
Другой предлагает радикальное решение:
— Я б, коль от меня зависело, пока нового не изобрели, скинул бы им на голову сотню бомбочек, водородных, и все дела.
— А они нам… — подмигивает третий.
Второй возражает:
— Что ж делать, на то и война. Но я так полагаю, у нас этих бомбочек побольше наберется.
Его клеймят: примитив, рассуждает как американский генерал, каннибал!
Но он не сдается: мы будущие солдаты, а главная задача солдат — убивать врагов. И чем раньше, тем лучше…
Впрочем, такие споры на глобальные темы редки. Больше спорим о том, кем лучше служить.
— Десантником, конечно, что за вопрос! — это провозглашает здоровенный детина. Его еще не призвали, но он уже в тельняшке — рубаху расстегнул чуть не до пупа, чтоб все видели.
— А я так думаю, чем кирпичи ладонью колоть, лучше пальчиком кнопочку нажимать, куда результативней, — возражает тихий очкарик.
Кто в моряки нацелился, кто в летчики, кто в танкисты. Я молчу в тряпочку, мне-то известно, что лучше погранвойск нету.
При этом я думаю, что есть и такие, как мой ближайший друг Борька Рогачев, который вообще считает, что служба в армии — это украденные годы и главная задача не в том, в какие войска попасть, а в том, чтобы не попасть ни в какие. Его логика такова:
— Если будет война, то на фронте никто все равно воевать не будет. Перебросимся тысчонкой-другой атомных мячишек, и привет, войне конец, а заодно и всем нам, грешным землянам. Так зачем тратить время и деньги — создавать танки, орудия, самолеты, набирать армию, обучать?..
— Но пока войны нет, границы-то нужно охранять? Кто это будет делать?
— Согласен, — говорит, — вот пограничники твои нужны, для них и без войны дело найдется, так что валяй, Андрей Карацупович, надевай изумрудную фуражку!
И на том спасибо.
Наступил торжественный день.
— Ты запомни этот день, внук! — сказал дед.
Он, по-моему, волновался больше меня. Как и отец. Как и Зойка. Бегала, суетилась, все звонила, нет ли повестки. А когда по вечерам гуляли, заглядывала в глаза. С вопросом. Но молчала, вопроса о главном не задавала.
— Ты знаешь, — говорю ей, — я так к тебе привык, словно ты вот майка, в которой хожу, или часы на руке. Как без тебя буду — ума не приложу. Часы-то с собой возьму.
— А я как без тебя… — бормочет.
Смотрю, что это? Никак слезы у нее на глазах? Все-таки дубоватый я, как до жирафа все доходит. Если, значит, она мне письма официального на бланке не прислала, что любит, значит, я ни о чем, конечно, сам догадаться но могу.
Обнимаю ее, крепкую, теплую, прижимаю к себе.
Хорошо, что есть она у меня.
Мы идем дождливой Москвой. Осень какая-то мокрая выдалась нынче. Льет и льет. То по-крупному, то сеет по-мелкому. Деревья все золотые, красные, понурые. Кончится дождь, раздвинет его солнце, а через полчаса опять. Красиво кругом. Землей пахнет, деревьями, дождем. Мы с Зойкой напялим плащи, у нее еще зонтик такой цветастый, японский и бредем себе, хлюпаем по нашим любимым переулкам. Иногда в какой-нибудь уголок зеленый зайдем, на скамеечке под деревом, там посуше, примостимся и сидим как рыбаки над лункой, согнувшись, накрывшись, не шелохнемся.
Целую ее. То все не замечала. Вроде не было ничего, нет и быть не может. А то вдруг заметила!
— Ты почему меня не целуешь, — шепчет, — раньше целовал, а теперь забыл?
Смотри-ка, заметила! Целую. Она прижимается тесней, молчит, волосы длиннющие намокли, блестят, разлились по плечам как дождевые струи.