Скромный, но исключительно уютный и надежный, весь полный солнца, Як-40 за два часа спокойного полета перенес пассажиров от берегов Днепра к подмосковным лесам. На снижении Владимир Борисович отвлекал сына, показывая мальчику автобусы и самосвалы, ползущие внизу заводными игрушками по темным полоскам дорог, — чтобы тот меньше обращал внимания на боль в ушах. За лесными участками во всех направлениях, куда бы ни поворачивал свой бок Як, заходя на посадочную полосу Быковского аэропорта, разбегались микрорайоны столицы.
На земле было тихо и, после украинской жары, прохладно. Как всегда во всех аэропортах, где не принято держать носильщиков, нашлась среди пассажиров добрая душа, чтобы помочь дотащить к самоходным аэродромным тележкам вещи, а к автовокзалу понесли все свое сами. Димку Владимир Борисович усадил себе на шею, старательно пристегнув ремешками-самоделками ноги сына у лодыжек к лямкам рюкзака: так оставались у Рогачева-старшего свободными руки, и в них можно было взять что-нибудь потяжелей — чемодан или самую большую хозяйственную сумку. В чемодане ехала картошка, в сумке — варенье, мед, банки с засоленными петрушкой и укропом, колбаса, хлеб — всего понемножку, но отрывал от земли эту ношу Рогачев с кряканьем, а Светлана обходила сумку подальше, чтобы не удариться коленом.
Валенки и шубка сына были вложены в туристический рюкзак. Рогачев искал абалаковский, но не нашел. Жена несла два чемодана с дорожными вещами и своей одеждой. Со стороны шествие это выглядело довольно забавным, ибо взрослые и одеты были явно не по сезону: Владимир Борисович в пальто, а жена его в синтетическую шубку, и видно было без особых приглядываний, что обоим совсем не холодно. Димка, наряженный полегче, в демисезонное пальто, сидя на верхотуре, хватался обеими руками за лоб отца, промахивался и закрывал своей «лошадке» глаза, причитал настойчиво: «Папа, папа, осторожно, брякнусь…»
Таксист наметанным глазом узрел в этом трио достойных клиентов, подошел по-свойски:
— В Домодедово? Три червонца. Поехали?
Рогачев отказался. Автобусы в Домодедово отходили каждый час. До завтрашнего рейса времени оставалось вдоволь. Да и цена была непомерной.
После стремительного возвращения из поднебесья хотелось тихо подышать воздухом такого спокойного, осеннего, хвойного Подмосковья. И вообще земля после воздушных бросков всегда казалась Рогачеву чуточку дороже и родней, чем до вылета, происходило ли это в ослепительном, душном Адлере, в дождливом Ленинграде, промороженной Хатанге или в продутом насквозь ледяными ветрами Певеке.
— За кого он нас принял? — тихо спросила у мужа Светлана. — Может, он видел тебя с Дедом и решил, что ты — сын Хемингуэя?
— Нет, он подумал что ты дочь Лоллобриджиды, а я твой носильщик.
Рогачев обиделся. Он не дрожал над деньгами, но и не швырялся ими. Условия, в которых он работал, собачьи холода, шатания по командировкам, паршивые столовские обеды, месяцы жизни без солнца и тепла, необходимость принимать решения, чувствуя ответственность за десятки и сотни жизней, — нет, его никто не мог упрекнуть, что он даром ест свой кусок хлеба с маслом. Но и ощущения легкости, доступности, пренебрежения к тому, что заработано своими руками, горбом, мозгами, Рогачев никогда не испытывал. И потому рубль трудовой уважал, хоть и не делал из него кумира. Светлана понимала все это по-своему и считала мужа скуловатым.
Сейчас Рогачев отказался от такси из-за наглости, с которой шофер предложил свои условия. Тридцать рублей — за эти деньги Рогачеву, квалифицированному специалисту, начальнику электролаборатории, нужно было полтора дня вкалывать: работать где-нибудь на Мысе Шмидта или в Эгвекиноте, когда пурга шуршит за стенками электростанции, а в окно, обросшее толстым слоем льда, жмет снежный вал и нужно помочь наладить регуляторы возбуждения, потому что две машины начинают раскачиваться на автоматике, дежурные в смене не в состоянии их удержать на ручном регулировании, а местные храбрецы поторопились демонтировать старые «Терилли» и теперь оказались у разбитого корыта. Почему нужно отдать эти тридцать рублей человеку, работающему на государственной машине, получающему за это зарплату, обязанному везти пассажиров в Домодедово за сумму в два раза меньшую? Что бы сказал этот шофер, если бы вдруг Рогачев потребовал с него за каждый киловатт-час электроэнергии, израсходованной дома на приготовление яичницы, на бритье, телевизор, освещение, не четыре государственные копейки, а восемь? За месяц это составило бы не так уж много, но как бы взвыл этот шофер, предложи ему платить эти деньги!