— До свиданья! — девушка протянула ему руку.
Он вздрогнул, пристально посмотрел ей в лицо, бережно принял маленькую прохладную ладонь в свои большие натруженные руки. Ему показалось, что это уже было — прикосновение ласковой руки.
— Провожающих прошу поторопиться, — по вагону прошла проводница. — Сейчас отправляемся.
Не выпуская из рук девичью ладонь, словно черпая в этом прикосновении силу, Виктор спросил, обращаясь к отвернувшимся женщинам:
— Извините, я вижу, вы не желаете говорить со мной. Но мне нужно, очень нужно… Вы что-нибудь знаете обо мне? Вы меня встречали когда-нибудь раньше?
Девушка выдернула ладонь, но придвинулась к носильщику и повернулась вполоборота к матери, словно тоже требуя ответа.
— Я был ранен на фронте, попал в плен и потерял память. Все забыл о себе. Сейчас мне кажется, что я вас знаю. Не сердитесь, поймите меня. Я ведь ничего от вас не требую. Скажите только, кто я, где родился, кем был.
Он уже понял, что не обознался. Это было ужасно. Он видел, что ему ничего не хотят сказать, и не мог понять, отчего.
Повернув к носильщику каменное лицо, мать девушки проговорила:
— Нет, нет! Не знаю я ничего, ничего! Уходите, ради бога! Уходите!
Она отвернулась к окну.
И тогда заговорила девушка. Ей было жалко мать, хотелось оградить ее от потрясений, но жажда узнать правду, которую от нее скрывали, пока она была маленькой, и потом, когда выросла, — желание это оказалось сильнее.
— Мама! И ты, тетя Наташа! Если вы сейчас не скажете все, что знаете, я останусь в Симферополе. Разве вы не видите, что он говорит правду?!
— Зина, — прошептала мать.
— Я тоже ничего не знаю. Догадываюсь, — губы у девушки задрожали, и она крепко ухватилась за большую мужскую ладонь с буграми мозолей. — Но ведь вы знаете, что мы здесь все не чужие. Почему вы молчите?
— Зина! — строго и осуждающе сказала вторая женщина. — Ты не имеешь права так, Зина!
— Ну что — Зина? Ты ведь наверное знаешь. Ну скажи, скажи!
Виктор молчал. Он чувствовал, что погружается в бред. Все замедлилось, все стали маленькими, отодвинулись, как в перевернутом бинокле. Он знал всех в этом куне, потому что он — не Забельский, а другой, тот, кто встречался с этими женщинами давно-давно. Ему показалось, что сейчас он потеряет сознание.
— Идемте! — Зина потянула его к выходу, словно почувствовав, как ему плохо.
— Зина, это несерьезно, — тетка смотрела на нее растерянно. — Ты не в детском саду. — И уже со злостью обратилась к носильщику: — Куда вы ее ведете? Двадцать лет она вам была не нужна, а теперь красивые сказки ей говорить…
— Замолчи! — слезы стояли в глазах у девушки. — Как ты смеешь! Что ты знаешь!
Виктор заставил себя разлепить губы:
— Довольно, не ссорьтесь. Я уйду сейчас. Нет, нет, девочка моя, не надо, я сам. Не огорчай мать, не надо. Если ты сможешь написать мне, если ты сможешь…
Зина, оторвав клочок газеты на столике, быстро написала несколько слов, протянула носильщику, снова ухватила его за руку:
— Я напишу. Симферополь, главпочтамт, до востребования. Кому?
— Забельскому Виктору Ивановичу. Так меня назвали.
— Зина! — в последний раз попыталась удержать ее тетка.
— Я напишу. Все-все. Наш адрес я дала. Наша фамилия Бобровы. Я напишу вам. Вы только верьте, хорошо?
Поезд «Симферополь — Киев» уходил на север. Человек смотрел на открытое окно вагона. Девушка подняла к плечу раскрытую ладонь, шевельнула пальцами, улыбнулась.
— Какую фамилию ты называла? С кем я мог встретиться на войне? — держась рукой за вагон, человек шел рядом, ожидая ответа, уже зная, что сейчас произнесет девушка.
— Стебловский, Стебловский, Стебловский, — повторяла Зина, не замечая, что плачет.
Поезд пошел быстрей. Виктор опустил руку и, чтобы не терять из виду лицо девушки, двинулся к середине перрона.
«Стебловский!» — стучало в висках. «Стебловский!» — сжимало горло.
Он не ошибся. Девушка и танки — они были из того прошлого, которое принадлежало и ему. Девушка не бежала навстречу, держа в руке цветы, нет. Она уезжала, а навстречу ему из лесочка выползали танки и торопились к деревянному мосту, нависали над головой сторожевые вышки и колючая проволока, бежали под ноги лесные тропы, а за спиной ревело: «Хальт!» И толстый палач замахивался пистолетом, и тележка с трупами была невероятно тяжелой, и тени расстрелянных ложились между Виктором Забельским и Михаилом Стебловским, который пропал без вести на войне.