— Стучит, — ответил хрипло Лобачев и прокашлялся.
— Да хрен с ним, пусть стучит, что же ты сделаешь? Погнали на Шестнадцатый, там будем думать.
Хорошо, если доберемся, сказал сам себе Лобачев. А если я запорю движок намертво, и встанем мы здесь, ни деревца, ни кустика. До Маралихи — тридцать, до Шестнадцатого — сорок кэмэ. Что делать будем?
— Виктор Яковлевич, надо поглядеть. Я заглушу, немножко подождем, пусть остынет.
Болдов дернул плечом, сел в свое кресло, мгновенно проваливаясь в сон.
Тишина навалилась на вездеход, в ушах зазвучали какие-то писки, которых в действительности не было.
Лобачев отрешенно глядел на тундру и на солнце, позабыв надеть очки, и скоро все пространство стало казаться ему рябым, в черных и оранжевых пятнышках.
Проснулся Сукманюк, потянулся, мурлыкнул:
— Перекур с дремотой?
— Угу, — промычал Лобачев.
— Шестнадцатый скоро?
— Скоро, скоро, — сквозь зубы сказал водитель.
Сукманюк оглянулся на спящих монтеров. Там пошевелился и заворчал Охламон. Люди не просыпались.
Лобачев выкурил сигарету, тщательно погасил окурок в специальной коробочке из-под консервов, еще чуть помедлил и взялся за ключ запуска. Вездеход взревел, задрожал, наполнился визгом и воем, все как обычно, только слышался водителю в звуках двигателя затаенный грозный стук, и Лобачев с опаской включил скорость и легонько тронул машину с места.
Болдов, проснувшись, глядел искоса на водителя, тоже различая в гуле двигателя посторонний звук и разделяя опасения Лобачева.
Они проехали вдоль ЛЭП еще пролетов пять, когда под горячим кожухом двигателя раздался удар — один, второй, третий, будто огромной кувалдой кто-то с размаху бил по самым хрупким и чувствительным частям двигателя. Звон и визг наполнили салон, и не успел Лобачев выдернуть скорость и газ, как вездеход словно уперся в бетонную стенку.
— Все, — сказал в наступившей тишине Лобачев, — приехали.
— Погоди, погоди, Федор Иванович, ну, что ты так сразу, — быстро возразил Болдов тихим спокойным голосом. — Поглядим, покумекаем.
Он говорил, а сам испытывал ужас и тоску. Что делать? Главное — не рыпаться, никаких попыток уходить от машины — это главное.
— Что уж тут глядеть, Виктор Яковлевич, — тускло сказал Лобачев. — Гляди не гляди, а когда основной подшипник летит — это хана. Тут не поправишь.
В салоне послышалось кряхтение, и голос Максима Орлова вплелся в разговор:
— Куда летит?
Ему никто не ответил.
— Я спрашиваю, куда летит? Федя! — Орлов приподнялся на локте.
— Что тебе?
— Куда летит?
— Кто?
— Подшипник.
— Да ну тебя!
— Ну скажи.
— В ж…у! — уступил Федя настойчивой просьбе.
Все дружно зашевелились, потому что Федор Иванович, начав говорить адрес, выложил на полную катушку — еще и то, что он думает о летающих подшипниках вообще и о тех, кто очень настырно интересуется направлением полета.
Орлов заразительно хихикнул и удивленно сказал:
— Федя! Спасибо, друг, теперь я знаю куда. Но ты скажи заодно, что ты делаешь, когда желание есть, а возможностей — шиш?
— Да пошел ты!.. — взорвался Лобачев, забывая на миг о вездеходе и о причине своей нервозности. — Виктор Яковлевич, ты его больше в тундру не бери! Что за мужик несерьезный! Ему бы только ла-ла да хи-хи. Бабой тебе родиться, а не мужиком.
— Бабой, — Орлов как бы задумался. — А что? Макся. Знаешь, Федя, что бы я сделал? Я бы пошел в женский монастырь.
— Да тебе только туда и дорога. Чтоб десяток баб сразу. — Все засмеялись, а Орлов обиженно оказал:
— Ну с чего вы это взяли, ребята? Просто у меня кость широкая.
— Хи-хи-хи, — тонко зашелся Жора Сукманюк, уловив наконец суть разговора.
Проснулся Леха Шабалин, застонал от боли в груди, ошалели повел взглядом.
— Не включили еще линию?
— Еще не успели, Лешенька, — быстро сказал Орлов. — Ты же только глаза прикрыл, а уже хочешь, чтобы включили.
— Ты не слушай его, Леха, — сказал Федор Иванович. — Трепач он был всегда, трепачом и остался. Давно включились. Ты подремли, пока мы тут одну проблему решим.
Шабалин действительно прикрыл тяжелые веки, откинулся на спинку кресла.
Из-под груды матрацев и мехов прогудел голое Толика Пшеничного:
— Ну что вы балаболите? Наряд открываем, что ли? Допуск дают?
— Дают, дают, — отозвался Орлов. — Успевай убегать.
— Хиля, — послышался скрипучий голос Царапина, — кусни его, чтобы подал он глас искренний, а не придурочный.