Наступило затишье, и, поскольку прошедший грозовой шквал обеспечил нас большим количеством воды, мы посчитали это прекрасной возможностью для того, чтобы выкупать своих собак. И вот, когда мы были заняты этой интересной операцией, а наши костюмы состояли из пижамных брюк и мыльной пены, на вершине лестницы появился тюрбан джемадара Сабра. Пришлось немедля бежать и одеться настолько, чтобы принять его с должным почтением.
Поначалу Сабр заявил, что не в состоянии что-либо сделать. Но мы отстаивали свои права и твердили, что человек, который нам угрожал и нас оскорбил, должен быть лишен возможности представлять опасность в дальнейшем — иначе мы сообщим на Занзибар. К этому добавили: джемадару хорошо известно, что если мы станем держаться такой линии поведения, то за его и джемадара Исы положение никто не даст ломаного гроша.
Оба джемадара все еще пытались угодить и нашим и вашим. Но, видя, что мы полны решимости не отступать с занятой позиции, пообещали удовлетворить наши требования и вечером сообщили, что араб находится в тюрьме. Затем последовали двухдневные переговоры по этому делу. Мы хотели, чтобы араб призвал свой проступок или же был отправлен на Занзибар, дабы им занялся султан, тогда как два джемадара и виднейшие жители города желали, чтобы никаких дальнейших действий по делу не предпринималось.
На третий день отец оскорбителя — красивый, достойный седобородый араб — посетил нас. Сын его, сказал он, очень болен, и пообещал, что и сам он, и некоторые видные горожане готовы будут ответить за поступки сына. Вынести унижение старика я не мог и с готовностью согласился на немедленное освобождение араба. Но я сказал старику, что на будущее все мы будем носить пистолеты и чтобы он предостерег своего сына: если тот еще раз попытается обнажить меч вблизи кого бы то ни было из пас, мы немедленно его пристрелим.
Таким-то образом было завершено это неприятное дело. И я полагаю, оно принесло нам не вред, а, скорее, пользу, поскольку доказало, что хотя мы и не позволим себя оскорбить безнаказанно, в то же время мы вовсе не мстительны.
Очень скоро после этого мы перебрались в Шамба Гонера и разбили свои палатки под купой больших манговых деревьев на открытом, поросшем травой склоне, у подножия которого был ручей, текущий — в сторону Кингани. Ослов — их было у нас 24 — на ночь привязывали в два ряда, а в дневное время они паслись в тех местах, где были добрая трава и тень. Верховых животных дополнительно кормили зерном.
Так как нашим попыткам получить носильщиков в Багамойо все еще оказывалось сильное сопротивление, а люди, используя наше стремление быстрее выступить, становились все более требовательны, я написал д-ру Кёрку, прося его нанести нам визит, дабы показать, что мы все еще пребываем под покровительством британского правительства. Невзирая на большую занятость, он почти сразу же прибыл на «Дафне» и использовал свое влияние (которое на Занзибаре сильнее чьего бы то ни было) для того, чтобы нам помочь. В сопровождении капитана Бэйтмена и нескольких офицеров «Дафны» д-р Кёрк посетил наш лагерь и сказал, что все виденное доставило ему удовольствие. Такое заявление столь опытного путешественника очень нас порадовало.
В итоге дела в течение какого-то времени шли быстрее, но вскоре все снова вернулось в старую колею. Было несомненно, что Абдуллах Дина, которого мы использовали как своего рода агента, и джемадар Иса, несмотря на многословные заверения, будто они делают все на пределе своих возможностей, дабы нам помочь, на самом-то деле препятствовали нам всеми способами. Они рассчитывали на то, что, чем дольше нас задержат, тем больше денег они от нас получат.
Устройство лагеря в Шамба Гонера как средство удержать людей в сборе оказалось бесполезным, потому что, получив свои пайки, они вновь удирали в город. Одно время я подумывал отправить Диллона и Мёрфи с теми людьми, каких мы наняли, в Рехеннеко или в Мбуми, по ту сторону болота Маката. Там они дожидались бы моего прибытия с теми дополнительными пагази, которых я смогу набрать. Но это оказалось невыполнимо, ибо Мёрфи, на здоровье которого сильно подействовало долгое пребывание на солнце и под дождем, не в состоянии был отправиться в путь.
Тогда я принял компромиссное решение, послав под началом Диллона всех людей, каких мы смогли собрать, и большую часть ослов в Кикоку — пограничный пост его высочества Сейида Баргаша на другой стороне Кингани.
Вскоре после отъезда Диллона мы с Мёрфи свалились от лихорадки. Но если мне повезло и я избавился от приступа за три дня, то Мёрфи слег всерьез. Поэтому я попросил Диллона возвратиться и обеспечить Мёрфи приличный врачебный уход.
В этот же день пришло письмо д-ра Кёрка, извещавшее, что в Багамойо на «Дафне» прибывает сэр Бартл Фрир со штабом, и содержавшее просьбу сообщить французской миссии о том же. Я немедля отправился верхом передать это сообщение и упомянул также о болезни Мёрфи; и тогда отец Жермен настоял на том, чтобы отправиться в наш лагерь, на носилках забрать Мёрфи в миссию и ухаживать за ним в лазарете.
«Дафна» пришла на следующий день, сэра Бартла приветствовали все индийские торговцы города — куча раболепствующих прихлебателей, которые за то время, которое мы пробыли в Багамойо, делали все, что только было в их силах, чтобы нам помешать, но теперь явились принести свой салам «большому человеку», заверить его в своей лояльности и в своем неучастии в работорговле. Сэр Бартл оставался в Багамойо целый день, но свита его отправилась на Кингани — попытать счастья в охоте на бегемотов, которыми кишит река.
На «Дафне» прибыл к нам еще один доброволец — Роберт Моффат, внук д-ра Моффата[48] и племянник д-ра Ливингстона, который, прослышав об экспедиции, продал сахарную плантацию в Нагале, составлявшую единственное его наследственное достояние, и поспешил на Занзибар, готовый посвятить все свои силы и каждый пенс, каким располагал, делу исследования Африки.
Стоит, может быть, сказать, что Занзибар — это не только город, и даже не остров, обычно так называемый, но правильное обозначение всех владений султана, означающее «Берег черных». Туземное же название города Занзибара — Унгуджа.
Я воспользовался присоединением к нам Моффата, чтобы сразу же отправиться с Диллоном в Рехеннеко, оставив Моффата и Мёрфи, с тем что они приведут замыкающую часть каравана. Мёрфи это дало бы время на поправку, а Моффату обеспечило шансы завершить свое снаряжение. Собрав с помощью Моффата — он оказался полон доброй воли и трудолюбия — всех людей, каких только можно было собрать, мы их нагрузили; нагрузили также и вьючных ослов и отправились в Кикоку. Я неблагоразумно носил домашние туфли, разгуливая по высокой траве вокруг лагеря, и теперь мои ступни были исколоты, разъедены ядовитым соком и покрыты мелкими ранками, которые не позволяли надеть ботинки или ходить сколько-нибудь безболезненно. Поэтому я оседлал осла и ехал впереди каравана.
Сначала мы двигались по поросшей травой местности, и все были веселы, как свадебный поезд, пока не дошли до знаменитого моста Стэнли через грязный ручей. Идти на этот мост мой осел — Дженни Линд — отказался. А когда я слез, чтобы его перевести, он вырвался и удрал назад, в Шамба Тонера. Мне оставалось босиком перейти это место вброд и весь остаток пути до Кингани продираться через черную липкую грязь. От этого мои больные ступни так воспалились, что, добравшись до этой реки, я даже не мог надеть ботинки. Нас самих и наши грузы перевезли через реку без задержки, но было слишком поздно, чтобы в этот же вечер переправить и ослов. Ни наша палатка, ни повар не прибыли, так что нам не оставалось другого выбора, как спать прямо на берегу и поужинать жареной кукурузой, которую раздобыли в огороде у белуджа (считается, что он охраняет перевоз). Ночь, к счастью, была прекрасная, и мы с удобствами спали у большого костра…
48
Моффат, Роберт (1795–1883) — британский миссионер в Южной Африке; работал сначала среди готтентотов, затем — среди народа тсвана (бечуанов); известность приобрел своими исследованиями языка сечуана.