Я послал в Табору, чтобы попытаться вернуть пагази и заставить идти дальше, но это ужасно. О, какое было бы счастье выбраться из этого лихорадочного места и ощутить, что что-то делаешь! Я бы чувствовал себя счастливым, как король, — да нет же, куда счастливее! — если бы услышал, что могу продолжить путь, даже если бы мне пришлось всю дорогу идти босиком. Если я пойду один, то возьму девять аскари и вооружу освободившимися винтовками шестерых из числа лучших пагази; это дало бы мне 16, вместе с моим слугой, хорошо вооруженных людей, помимо меня самого. И если только смогу заставить их держаться вместе, то буду совершенно уверен в успехе. Чего бы это ни стоило, я должен тем или иным образом отправляться, так как дальнейшее пребывание здесь, я считаю, совершенно неоправданно.
18 октября. С того времени, как писал последнее письмо, а было совсем ослеп на оба глаза, к тому же была очень сильная лихорадка, так что я был беспомощен.
Эти ужасные приступы и моя слепота совсем не давали мне ничего делать с того момента, как я писал в последний раз. Глаза мои далеко не в прекрасном состоянии для работы, да и болят еще. Однако сейчас глаза быстро поправляются; но полнолуние, конечно же, кончилось, а я не определил лунные долготы».
Приведенного выше довольно, чтобы показать, что мы непрестанно болели, а люди пользовались этим, чтобы увиливать от дела. Они также приставали к нам, прося выдачи провианта сверх пайков и ткани, в чем им — они хорошо знали это — отказали бы, если бы не наша болезнь. Мне удавалось сопротивляться их нахальству, но, пока я лежал в бреду, они просили Диллона и Мёрфи разрешить увеличить их пайки вдвое и с немалым упорством добились своего.
В результате больших потерь, какие мы несли от дезертирства пагази, я вынужден был покупать ткань по цене вчетверо выше занзибарской, или мы постоянно сидели бы на мели. Арабы были совершенно правы, требуя такую цену, так как некоторое (время караванов с побережья не было и запасы весьма истощились. В самом деле, трудно переоценить то, как вели себя по отношению к нам арабы-аристократы во время нашего пребывания в Уньяньембе.
Когда мы бывали больны, они ежедневно нас навещали или же присылали осведомиться о нашем здоровье; нам постоянно посылали лимоны, тамаринды и другие фрукты, как и блюда с хорошо сваренным кэрри, намного превосходившие достижения нашего «первоклассного» повара. А помимо этого — такие подарки, как бык, коза, дюжина кур или корзина яиц. В периоды выздоровления мы отдавали им визиты и всегда бывали приняты самым теплым образом.
Прослышав, что в Таборе должен состояться большой аукцион с распродажей имущества некоторых арабов, убитых во время военных действий против варори — дикого племени, чья территория лежит по пути к южной оконечности озера Танганьика, — я отправился посмотреть их способ проводить аукционы.
В двух больших помещениях собралось около 150 торговцев — арабов, васуахили и вамрима, — и три человека выступали в качестве аукционистов.
Первая часть действа состояла в продаже домашней утвари, чайников, кофейников, постелей и небольшого количества товаров. Аукционисты обносили каждый предмет вокруг собравшихся, сильно жестикулируя и утверждая, что это-де лучшая вещь в своем роде, когда-либо доставлявшаяся в Уньяньембе, и запрашивая у каждого его цену за нее. После двух или трех кругов предмет отдавали предложившему наивысшую цену: его имя и эта цена заносились в инвентарный список, который был заготовлен заранее.
Вторая часть аукциона была посвящена распродаже рабов. Их водили кругом, заставляли показывать зубы, кашлять, бегать и поднимать тяжести, а в некоторых случаях и демонстрировать свою ловкость в обращении с мушкетом. Все эти рабы были полудомашними и продавались по высокой цене: одна женщина, известная как хорошая повариха, пошла за 200 долларов, а цена многих из мужчин достигала 80 долларов, но ни в одном случае она не была ниже 40.
И вот наступил горестный, полный событий день.
Это было 20 октября, когда я лежал на своей кровати пластом, апатичный и ослабленный повторявшимися приступами лихорадки. Мой ум, затуманенный обрывочными мыслями и грезами о доме и близких, витал далеко, когда в палатку вбежал мой слуга Мухаммед Малим с письмом в руке.
Я вырвал у него письмо, одновременно спрашивая, откуда оно. Единственным его ответом было: «Какой-то человек приносить его». Вскрыв пакет, я обнаружил письмо Джекоба Уэйнрайта[107].
Будучи полуслепым, я с трудом разобрал почерк. Затем, не сумев придать тексту какое-то определенное значение, отправился к Диллону. Его мозг был, в общем, в таком же состоянии — затуманенный лихорадкой, — что и мой. Мы перечитали письмо вместе, и у каждого была одна и та же смутная мысль: «Не мог ли умереть мой собственный отец?»
Только когда к нам привели носителя письма — Чуму, верного спутника Ливингстона, — мы вполне осознали смысл того, что прочитали. Писавший, естественно, предполагал, что руководителем спасательной экспедиции был сын доктора. Мы немедленно же отправили припасы для удовлетворения первоочередных нужд каравана и послали гонца на побережье, сообщая о кончине д-ра Ливингстона[108].
Глава 10
Прибытие тела Ливингстона. — Некоторые подробности его кончины. — Будущее экспедиции. — Частичный отказ от нее. — Мёрфи подает в отставку. — Диллон вынужден вернуться. — Личный состав моей экспедиции. — Прощание с Диллоном. — Иду вперед один. — Заботы о транспорте. — Выбрасываю консервированную провизию. — Туземное оправдание рабства. — Кончина д-ра Диллона. — Тяжкий удар. — Касекера. — Оскорбленное достоинство аскари. — Они увиливают от работы. — Решительные дезертиры. — Приятный переход. — Сельские клубы. — Визит к Мёрфи. — Способ транспортировки тела Ливингстона. — Захват вора — Я сокращаю свое снаряжение — Грязный и пьяный вождь. — Маскатские ослы. — Дорога перекрыта
При прибытии тела несколько дней спустя Саид бен Салим, Шейх бен Насиб, Абдаллах бен Насиб и все без исключения виднейшие арабы выказали свое уважение к памяти Ливингстона присутствием при приеме тела, который мы устроили со всеми почестями, на какие были способны. Аскари были выстроены перед домом двумя шеренгами, между которыми прошли люди, несшие тело. Когда же его внесли, то флаг, который против нашего обычного порядка мы не подняли этим утром, был поднят до половины мачты.
Суси, к которому по смерти Ливингстона перешло руководство, принес несколько принадлежавших доктору коробок, его ружья и инструменты. Он заявил также, что коробка с книгами оставлена была в Уджиджи и что незадолго до кончины доктор особенно желал, чтобы книги забрали и отправили на побережье.
Кончина д-ра Ливингстона, насколько я мог установить по описанию, данному его людьми, произошла, вернее всего, к западу от места, отмеченного на карте, опубликованной в «Последних дневниках Ливингстона». Он уже некоторое время страдал острой дизентерией, но его активный ум не позволял ему остановиться и отдохнуть. Если бы он так поступил спустя неделю или две после первого приступа, то, по мнению доктора Диллона, основанному на прочтении последних нескольких страниц дневника Ливингстона, вероятнее всего, выздоровел бы.
Не мне говорить здесь о Ливингстоне, его жизни и смерти. Оценка целой нации — нет, больше: всего цивилизованного мира — подтвердит — последующим поколениям, что он был одним из мировых — героев. И звание это никогда не завоевывалось большими терпением, самоотречением и подлинной отвагой, нежели выказанные Дэвидом Ливингстоном.
107
Уэйнрайт, Джекоб — крещеный африканец, нанятый Стэнли на Занзибаре в 1871 г. и оставленный им в распоряжении Ливингстона весной 1872 г.
108
Письмо Джекоба Уэйнрайта, извещавшее о кончине д-ра Ливигстона:
«Сэр, мы прослышали в августе, что Вы отправились с Занзибара в Уньяньембе; и снова и снова позднее мы слышали о Вашем прибытии. Ваш отец умер от недуга на той стороне страны Баса, но мы понесли его тело с собой; 10 из наших солдат потерялись, а некоторые умерли. Голод заставляет нас попросить у Вас немного ткани, чтобы купить провианта для наших солдат. И мы должны получить ответ, что, когда мы придем в Уньяньембе, будет ли надо стрелять из ружей или нет; а если Вы позволите нам стрелять из ружей, тогда пришлите немного пороха. Мы написали эти несколько слов в городе султана, или короля, Мбоуры.