Едва ли можно сомневаться в том, что он вполне искренне и серьезно осуждал работорговлю, хорошо понимая губительный ее характере Но такое осуждение «в принципе» ни в коей мере не означало даже попытки сколько-нибудь активно ей противодействовать во время экспедиции. В этом отношении Камерон не может идти в сравнение со своим великим соотечественником Ливингстоном, и такое различие невозможно объяснить только индивидуальными чертами характера обоих путешественников: Ливингстон и Камерон были людьми разных поколений, причем слово «поколение» в данном случае имело не просто возрастной смысл.
Камерон родился через 31 год после Ливингстона и вырос уже в той Британии, которая была самой богатой и сильной капиталистической страной тогдашнего мира, настойчиво создававшей крупнейшую колониальную империю. Вместе с небывалым ростом экономического и политического могущества и как прямое его следствие формировался в общественной психологии страны тот комплекс идеологических, политических, морально-этических взглядов, который позднее получит общее обозначение «викторианский дух», или «викторианство», по имени царствовавшей с 1837 по 1901 г. королевы Виктории. Викторианство было достаточно сложным и многосторонним социально-психологическим явлением. Но главное в нем можно выразить в очень немногих словах.
Расцвет капиталистической Британии воспринимался викторианцами как неопровержимое доказательство того, что именно эта Британия и представляет высшую возможную точку на пути прогрессивного развития человечества, а британский джентльмен — образец «цивилизованного человека». Нечего и говорить, подобное представление имело определенные классовые корни— хотя бы уже потому, что одной из главных черт понятия «джентльмен» было то, что джентльмен не может зарабатывать себе на жизнь физическим трудом. Но викторианские взгляды свойственны были отнюдь не одной только социальной верхушке страны, но и всему многочисленному и многослойному «среднему классу», да и не такой уж малой доле рабочего класса Британии: ведь как раз в викторианское время сложилась здесь рабочая аристократия.
Камерон в этом отношении ничем не выделялся из многих тысяч «джентльменов», олицетворявших тогдашнюю Британию в глазах всего мира. Вовсе не случайно единственный путь уничтожения работорговли и «цивилизования» Африки (насколько можно судить, он искренне в это верил) Камерон видел во всемерном ускорении британского проникновения на континент. Правда, во время экспедиции 1873—>1875 гг. такое проникновение мыслилось им преимущественно в «торговой» форме, характерной для колониализма доимпериалистической эпохи. Но уже в конце 70-х годов Камерон примет активнейшее участие в колониальных предприятиях и как консультант, и как разведчик, и как глава различных колониальных компаний. А незадолго до смерти, в феврале 1894 г., он будет претендовать даже на авторство в отношении девиза политики британского империализма в Африке; «От Каира до Кейптауна» (справедливости ради следует сказать, что в данном случае Камерон был неправ).
Разным было у Ливингстона и Камерона и отношение к африканцу. Камерона в общем-то нельзя назвать расистом. В своих оценках африканцев и их культуры он неизмеримо сдержаннее и, надо сказать со всей определенностью, объективнее, нежели, например, такие именитые его соотечественники и предшественники, как Р. Бертон или С. Бэйкер. Камерон отдает должное изобретательности и мастерству африканских ремесленников, например, в сооружении мостов, в изготовлении мбигу — ткани из луба, в гончарство. Хотя общее его отношение к деятельности такого видного противника арабо-суахилийских работорговцев, как Мирамбо, скорее отрицательное, у путешественника хватает объективности для того, чтобы с уважением и, пожалуй, даже с оттенком восхищения отзываться о мужестве и «решительности самого Мирамбо. одновременно издеваясь над военно-политической неспособностью его врагов. С симпатией и уважением описывает он африканских женщин — сестру и со правите львицу мулохве Луба, жену вождя Пакванивы. Высоко пенит Камерон таких своих помощников, как кладовщик Иса или слуга Джума Вади Насиб, отмечает их преданность, деловые качества.
И все же такие взаимоотношения с африканцами, какие были у Ливингстона с его верными помощниками Суси и Чумой, т. е., по существу, дружба равных, для Камерона уже невозможны, больше того, просто немыслимы. В его отношении к коренным жителям континента неизменно ощущается оттенок высокомерной снисходительности. более или менее заметный в зависимости от обстоятельств. И это тоже очень типичная черта викторианской психологии: ведь ежели британец — образец цивилизованного человека, то «нецивилизованные» народы, как нечто само собой разумеющееся, признавались по отношению к нему низшими (причем молчаливо допускалось, что «ниже» британца они не только в социально-культурном, но и в биологическом плане). Как ни парадоксально это может показаться, но таким подсознательным «комплексом британского превосходства» грешили даже очень крупные ученые, в своих работах решительно отстаивавшие тезис о равной способности всех человеческих рас к культурному творчеству. Так что и здесь Камерон был типичен для своего времени и своего класса — британской буржуазии.
Тем не менее, если сравнивать Камерона с другим знаменитым современником — Г. Стэнли, результат оказывается явно не в пользу последнего. Камерону не свойственны были ни грубость Стэнли, ни его жестокость по отношению к «туземцам». Оружие он применял лишь в крайних обстоятельствах, для самозащиты, а идею прорваться к Конго силой отверг, считая, что кровопролитие нельзя оправдать никакими географическими открытиями.
Могут возразить, что Камерону случалось применять телесные наказания к своим носильщикам и солдатам. Но не следует забывать, что в британских вооруженных силах такие наказания в те времена признавались вполне обычным средством поддержания дисциплины — их отменили только в 1881 г. Поэтому считать случаи применения Камероном мер физического воздействия — случаи, кстати, очень редкие — проявлением каких-то колониалистских или же тем более расистских взглядов нет никаких оснований.
Таким образом, общественно-политические взгляды Камерона в целом не выделялись на фоне взглядов британской либеральной буржуазной интеллигенции викторианской эпохи. И, конечно, их ограниченность, с одной стороны, социальная, а с другой (что тоже немаловажно) — обусловленная тогдашним уровнем знании об африканских народах, нередко ощущается в книге путешественника. Это хорошо видно, скажем, в тех случаях, когда речь идет о традиционных религиозных верованиях африканцев, об африканской мушке или хореографии, наконец, о происхождении некоторых древних памятников африканских культур (в частности, руин Зимбабве, которые сам Камерон, правда, не видел).
Но если такая неизбежная ограниченность мировоззрения Камерона и заставляет нас критически относиться к его оценкам социально-политической организации, к его объяснениям по поводу тех или иных фактов культуры, созданной населением пройденных им областей Африканского континента, то мы все же не можем отказать путешественнику ни в наблюдательности, ни в стремлении к объективности, ни в незаурядной настойчивости и большом личном мужестве. А главное, невозможно отрицать, что книга Камерона при всех своих недостатках представляет живой рассказ очевидца об очень сложном и насыщенном трагическими событиями периоде истории народов Центральной Африки.
И в то же время экспедиция Камерона составляет неотъемлемую часть истории географического изучения Африканского континента. Чтобы должным образом оценить сделанное им в этой области науки, нелишне будет сказать несколько слов о том, каковы были представления о географии центральной части Африки в начале 70-х годов прошлого века.
К этому времени интерес европейских географов переместился с поисков верховьев Нила на уточнение картины озерных и речных систем Экваториальной Африки. Экспедиции Дж. Спика и Дж. Гранта в 1860–1863 гг. и С. Бэйкера в 1801–1865 гг. принесли принципиальное решение проблемы истоков Нила. Еще раньше Р. Бертон и Дж. Спик положили начало нанесению на карту великих озер Восточной Африки (1856–1858). Конечно, и после этих открытий оставалось немалое число «белых пятен» в тех местностях, через которые прошли эти британские экспедиции. Не говоря уже о том, что было еще не вполне ясно, как обнаруженные озера связаны между собой, да и связаны ли вообще (последнее особенно относилось к оз. Танганьика, поскольку ни Бертону и Спику, ни Спику и Гранту не удалось обнаружить сток из него), многое оставалось сделать и для окончательного установления того, как в действительности выглядит речная сеть в верховьях Бахр-эль-Газаля, крупнейшего левого притока Нила. И именно в ходе исследований в этом районе, в частности после открытия Г. Швейнфуртом в 1670 г. р. Уэле, определенно не относившейся к системе Нила, на одно из главных мест выдвинулась проблема установления водораздела между бассейнами Нила и Конго.