Теперь проводники настаивали на том, что мы — в тупике, образованном изгибом реки, и должны вернуться назад, а когда я послал их вперед — выяснить, не ведет ли тропа к мосту, они доложили, будто это только дорога к месту водонабора.
Утверждение сие было до того явно лживо, что я отказался хоть сколько-нибудь поверить своим «проводникам» и, пройдя 20 минут по тропе, вышел к мосту в виде рыболовной запруды. На следующий день, когда мы переправились, я заметил туземцев, передвигавшихся вокруг каравана среди высокой травы; все попытки убедить их подойти ближе не удались.
Очень скоро, когда я находился впереди с двумя или тремя людьми, разыскивая дорогу, я был неприятно удивлен несколькими стрелами, выпущенными в нас через узкую полосу джунглей. Одна из них скользнула по моему плечу, и я, заприметив малого, который по мне выстрелил, прячась за деревом, окинул винтовку и отправился в погоню. Судьба мне благоприятствовала, ибо враг мой споткнулся и упал. И прежде чем он смог встать на ноги, я его схватил и, устроив ему такую здоровую взбучку, какую он никогда не получал в своей жизни, разломал его лук и стрелы. Покончив с этим, я показал на нескольких его друзей, стоявших на виду, и основательно помог ему к ним присоединиться посредством пинка в зад — а пинок был дан от всего сердца!
Большая труппа туземцев, занявшая тропу впереди, видимо, склонна была на нас напасть. Но я делал им знаки, которые должны были выглядеть как предложение мира, и показал несколько ниток бисера. После некоторого колебания они подошли в самом дружественном расположении и проводили нас в Касенге, деревню своего вождя, перед каковым они, приведя меня, исполнили своего рода военный танец.
Из расспросов я узнал, что мы находимся на острове, образованном развилкой Ломами: мы переправились через Лукази — один из двух рукавов, который немного дальше вниз соединяется с Ломами.
Деревня Кварумбы, младшего вождя великого короля Уруа, которую называли в качестве одного из пунктов на нашем пути, была очень недалеко отсюда. Так что, прими я совет Мона Касанги по поводу дороги, я непременно был бы введен в заблуждение.
Этот смышленый субъект, не довольствуясь тем, что устроил неприятности в дороге, ныне начал напускать на себя важный вид и на следующий день отказался идти ввиду того, что сам-де он и его жена устали и им требуется отдых. Я возражал, на что он заявил, что, будучи сыном вождя, привык поступать так, как ему нравится, и что, когда он путешествует с арабами, они всегда устраивают стоянку, ежели он того желает.
Будучи в зависимости от него, главным образом в отношении связей с туземцами, я вынужден был подчиниться его требованиям. А когда наступил следующий день, я не огорчился тем, что побуду в покое, так как у меня начался приступ лихорадки.
27 сентября мы двинулись снова и, по еще одной рыболовной запруде перейдя Лукази, проделали длинный переход до большого и многолюдного селения. Народ никогда прежде не видывал белого человека и толпами собирался вокруг меня, глазея и свободно позволяя себе замечания о моем виде, манере есть и прочем. Когда я ел свой ужин, собралось, должно быть, больше пяти сотен человек, стоявших вокруг тесным кольцом; несомненно, какие-то из их высказываний были прямо противоположны комплиментам. Но я не смущался этой вольной — критикой, не будучи в состоянии ее понять.
Через собственную деревню Кварумбы мы прошли на следующий день и, поскольку никаким чужестранцам не разрешается спать поблизости от вождя, стали лагерем в поросшей лесом лощине сразу же за деревней.
После полудня меня посетил вождь, который показался мне грязным пьяным стариком, не больно разумным. Он мог сообщить мало, а то и вовсе ничего; но от некоторых его спутников я услышал, что люди с ружьями и зонтами, известные под названием «вазунгу», хоть они и не белые, воевали недалеко отсюда два месяца назад, а теперь возвратились в город великого вождя Уруа; в эту страну мы теперь основательно углубились.
Покинув ставку Кварумбы, я обнаружил, что Мона Касанга по-прежнему странным образом старается уклониться к востоку. Тут я снова настоял на выбранном мной направлении и, простояв одну ночь лагерем в джунглях, прибыл в крупное селение под названием Камвави. Народ здесь одет, татуирован и носит прически точно такие, как у вагухха. Хоть нам и пришлось стать лагерем недалеко от деревни, женщины и дети, продававшие продовольствие, целый день ходили взад и вперед. Мужчины приходили тоже, разговаривали с нами, а один вызвался показать дорогу к столице Уруа, каковая, сказал он, отстоит отсюда всего на три-четыре дня пути.
Все представлялось в розовом цвете, и я радостно и искренне принялся готовиться к выступлению, надеясь с утра проделать хороший переход по прямой дороге. Но всем этим надеждам не суждено было сбыться.
Глава 3
Украли мою козу — Туземцы делаются враждебны. — В нас стреляют. — Готовлюсь к худшему. — Обмен выстрелами, — Ранено важное лицо. — Переговоры. — Переговоры прерваны. — Возобновление военных действии. — Нам позволяют уйти с миром. — Снова измена. — Штурмуем деревню. — Жители бегут. — Мое доблестное войско. — Форт Дайна. — Баррикады. — Военнопленные. — Захватываем ангела мира. — Она заключает мир. — Мы оставляем Форт Дайна. — Объясняю свои намерения. — Причины нападения. — Траурная трапеза. — Раскрашенные лица. — Хитрость моего проводника. — Нет воды. — Зеленая вода освежает нас. — Мой проводник встречает свою мать и меня покидает. — Прием старосты. — Еще один странный проводник. — Он также сбежал. — Приготовление соли. — Переход по болоту
Когда мы готовились к выступлению, я хватился своей козы, которая обычно спала у моих ног или же первой свидетельствовала свое уважение по утрам. Расспросивши, где она, я обнаружил, что поздно вечером козу видели между деревней и лагерем. После этого я с двумя аскари и проводником пошел в деревню поискать ее; я был настолько уверен в дружелюбии туземцев, что мы не взяли оружия. Нескольким мужчинам, которых мы увидели, я рассказал о пропаже и сообщил о своей готовности выплатить вознаграждение, если козу доставят обратно, но от них мы вообще не получили никакого ответа.
Скоро стало очевидно, что мы вот-вот ввяжемся в стычку, ибо все женщины исчезли, а вооруженных мужчин было намного больше, нежели можно было бы объяснить размером селения. Те, с кем я пытался как-то поговорить, внезапно разбежались, и сразу же другие начали с близкого расстояния стрелять в нас из луков. В этот момент, к счастью, прибежало несколько моих людей с винтовками, и Джума, подойдя ко мне сзади, вложил мне в руку верную мою винтовку двенадцатого калибра.
В этой предварительной стычке ни в кого из моих людей не было попаданий, но я отправил приказ, чтобы и прочие вместе с товарами сразу же присоединились ко мне, так чтобы образовать единый отряд. Едва они оставили лагерь, как туземцы его подожгли.
Большинство своих людей я поместил под прикрытие хижин, а других расставил как пикеты, чтобы не дать напасть на нас с тыла или с флангов, а затем пошел с проводниками на центральную площадь деревни, дабы объявить о наших мирных намерениях и выяснить причину нападения. Но единственным ответом, какого нас удостоили, была падающая туча стрел. Меня очень удивило, что ни в кого из нас они не попали, потому что по меньшей мере полдюжины стрел за несколько минут упало в ярде от меня.
Не будучи в состоянии получить сколько-нибудь удовлетворительный ответ, я возвратился к каравану — и в тот же момент отряд человек в 500, размещавшийся в засаде на дороге, которой мы бы пошли, присоединился к туземцам. Ободренные этим подкреплением и нашим мирным поведением, туземцы приблизились и начали метать в нас копья. Так как дело теперь становилось, пожалуй, серьезным, я неохотно позволил произвести несколько выстрелов.
К счастью, один из них лопал в ногу туземцу, который оказался важной особой и стоял там, где, как он воображал, было безопасно. Это обстоятельство произвело такое впечатление, что вождь деревни предложил переговоры, и я с радостью согласился.