Староста меня посетил в весьма сентиментальном настроении и настоял на рукопожатиях бесчисленное множество раз. У него я выяснил, что лагерь, который мы занимаем, построен был отрядом грабителей, о котором мы слышали возле Камвави, и что столица Касонго — всего в трех или четырех днях пути отсюда.
Когда их застольный обряд оплакивания своего покойного друга пришел к завершению и Мона Касанга был готов идти, он снова отказался пойти прямой дорогой, но повел нас в направлении на восток-юго-восток. И лагерем мы стали около деревни, которая была расположена на берегу Лувиджо, большой реки, текущей к Луалабе.
Близ истока этой реки находят большое количество киновари, используемой туземцами для раскраски тела. Лица свои они разрисовывают самым смехотворным образом, любимое украшение — красная точка на кончике носа. А некоторые, те, кто также пользуется разновидностью трубочной глины как белой краской, придают своему лицу очень близкое сходство с лицом циркового клоуна.
Убор их — главным образом бусы, в большом количестве носимые на руках и ногах, а также в виде двух связок из нескольких ниток каждая, располагающихся на груди и спине крест-накрест, как ремни портупеи, а также немногие медные и железные кольца на руках и лодыжках.
Мода причесывать волосы здесь, пожалуй, иная, нежели за пределами Уруа, но и здесь они тщательно причесаны и убраны железными украшениями.
Еще один переходе неверном направлении, вдоль северного подножия холмов Ньока, пришлось проделать на следующий день. А так как все колодцы оказались сухи, мы были вынуждены — продолжать движение долгое время после полудня, испытывая муки жажды. Мы так привыкли к постоянным водотокам, с тех пор как покинули Танганьику, что даже не взяли с собой запаса воды на всякий случай.
Наконец мы добрались до Ханьоки — деревни, где единственная вода, какую можно получить, была темно-зеленого цвета и густа, как — гороховый суп. Но мы рады были пить ее, невзирая на неприятный вид и еще более отвратительный вкус.
Тайна поведения Мона Касанги, тянувшего нас к востоку, теперь прояснилась. Он, несомненно, слышал, что его отец — пренебрег уплатой дани Касонго, а тот в соответствии со своим обыкновением в подобных случаях разграбил селение и перебил большинство жителей. Отец и братья Мона Касанги были в числе убитых, но его мать, которая спаслась, встретилась с сыном в этой деревне вскоре то нашем прибытии.
Мона Касанга отказался идти дальше, а М’Нчкулла, который был старостой в Мукаломбо, сказал, что должен сначала побывать в этой деревне, в трех или четырех милях от Ханьоки.
По прибытии нашем на ее окраины все жители высыпали наружу, и несколько человек из них подняли М’Нчкуллу на плечи и с воплями понесли его вокруг деревни; он же имел очень глупый и неловкий вид. Когда это представление окончилось, нас отвели к месту стоянки — лишенному всякой тени, возле лужи заиленной воды; и на следующий день мы с удовольствием перебрались на более подходящий участок.
Мона Касанга вместе с матерью поспешил прочь, стараясь оставить сколь возможно большее расстояние между собой и Касонго. Обязанность вести нас в ставку Касонго перешла теперь к М’Нчкулле, который вместе с вождем деревни потребовал увеличения платы. Они заявили, что Мона Касанга, как главный проводник, получил львиную долю того, что я выдал в ставке Типпу-Типа. А поскольку М’Нчкулла теперь стал его преемником в должности главного проводника, ему полагается получить ту же сумму, что и его предшественнику. Далее было заявлено, что, раз это новое назначение состоялось в деревне его вождя, тот имеет право на пошлину. А помимо этого, М’Нчкулла отказывался идти без полудюжины своих деревенских приятелей, которые тоже ожидали платы за свои услуги.
Конгве охотно взялся бы показать дорогу, но боялся своих земляков, потому что, будучи ниже рангом, чем М’Нчкулла, был бы наказан, посмей он оттеснить того.
Как только все было улажено, к удовлетворению М’Нчкуллы, он вернулся в деревню и предался ликованию с употреблением помбе. Следующий день он также посвятил поклонению африканскому Бахусу, а доставленный в лагерь на третий день, оказался весьма убогим образцом проводника, будучи настолько пьян при выступлении, что двум приятелям приходилось помогать ему идти.
21 октября мы достигли селения Мунза, пройдя по пути через скалистые холмы Килвала и по равнине, частью поросшей лесом, а в иных местах более похожей На парк с открытыми лужайками и множеством речек. Здесь есть и небольшие гнейсовые и гранитные холмы, сильно выветренные: под воздействием солнца и дождя крупные блоки раскололись на обломки, которые лежат скорее так, как если бы их свалили в кучу, а не составляли они вначале часть некогда монолитной массы.
Нередко мы видели костры углежогов, а в отдельных деревнях были и плавильни; гематитовую руду добывают, копая шахты иной раз в 20–30 футов глубиной.
В Мунзе мы нашли отряд, принадлежавший Джуме Мерикани, который имеет в ставке Касонго постоянный лагерь. Эти люди сказали, что там находится также и португальский купец с Западного побережья. О нашем приближении они ничего не слышали и очень удивились, завидев нас.
Эта встреча была счастливой, так как М’Нчкулла и его друзья воспользовались случаем, чтобы удрать. Но люди Джумы пообещали мне проводника до его лагеря, куда я и отправился, задержавшись на день, чтобы достать продовольствия, так как ставка Касонго — Квинхата — была, как говорили, местом голодным. Проводником был мруа по имени Нгеени, которого Касонго одолжил Джуме на время пребывания того в ставке; Нгеени весьма недурно выучился говорить на кисуахили.
Мы проделали два перехода через плодородную открытую местность со множеством деревень, недавно разрушенных отрядами, принадлежащими, как говорили, Касонго и португальцам. Людей угнали в рабство, страна опустошена, бананы и масличные пальмы вырублены.
Мы видели расположенные посреди обширной равнины немногие хижины, обитатели которых занимались производством соли. Мне было сообщено, что эта равнина — личная исключительная собственность Касонго и обрабатывают ее принадлежащие ему рабы и слуги. В окрестности находится много других полей, которыми владеет вождь, платящий Касонго тяжелую дань за право производить соль. На этих полях едва ли есть какая-либо растительность: почва, источники, ил и пруды —.все сплошная соль. В одном случае оказался соленым и небольшой ручеек, но он вскоре впадает в реку с пресной водой.
Способ, каким здесь добывают соль, несколько отличается от уже описанного. К четырем или пяти крепким Столбам, вкопанным в землю, прикрепляют каркас в форме перевернутого конуса, который изготовлен из палок, соединенных через небольшой интервал ободьями. Внутреннюю сторону этого конуса тщательно выкладывают большими листьями, а в вершине помещают траву, служащую фильтром; конус заполняют землей. Затем в него заливают кипящую воду, и соль, растворяясь, сочится через траву и капает из вершины конуса в калебасу или глиняный горшок. Воду потом выпаривают, а соль, которая грязна и содержит обычно много селитры, формуется в небольшие конусы средним весом в три фунта. Эту соль несут на большие расстояния в торговых целях, и ее жадно добиваются племена, у которых в стране нет никакой.
Солеварня в Уруа (Луба)
После трудного послеполуденного перехода по обширному болоту с водой и тиной по грудь в единственном проходе через густую растительность, которой это болото поросло, мы пришли на берег маленького ручья, затененный высокими деревьями, на другой стороне была Килемба — поселок Джумы Мерикани.
В соответствии с арабским этикетом мы отправили гонца сообщить Джуме Мерикани о нашем прибытии и остановились на время его миссии. Когда же гонец возвратился, мы переправились через ручей.
Когда я достиг другого берега, руку мою схватил и тепло пожал стройный, осанистый араб с легким оттенком черноты, обратившийся ко мне с теми двумя английскими словами, какие он знал: «Доброе утро!»