Теперь мне сообщили, что весь караван должен двинуться в Тотелу, где будет осуществляться строительство; она расположена в двух или трех переходах на нашей дороге к побережью. Там мы вынуждены будем ждать, пока Касонго выберет и расчистит площадку и приготовит необходимые деревья для строительства.
Пропадал день за днем, приводились детские отговорки всякого рода, спрашивали совета у колдунов, у жен идола Кунгве а Банзы и покойного Бамбарре — они давали ответы столь же двусмысленные, как ответы дельфийского оракула. Касонго не мог или не хотел решиться на выступление, пока в конце концов я не пообещал ему винтовку (которую он клянчил почти ежедневно), как только начнется наше движение; и, убежденный таким образом, он 21 февраля отправился в Тотелу.
Столь же трудно было вытолкнуть в дорогу Алвиша, но 25-го мы все же в самом деле сдвинулись с места и после шести страшно медленных переходов с тремя днями стоянки прибыли в Тотелу, где и нашли Касонго с большим числом варуа. Но для начала строительных работ ничего не было сделано.
В этом переходе с Алвишем меня сверх всякой меры возмутили те способы обращения с несчастными рабами, какие я увидел. Я не колеблясь утверждаю, что в этом отношении наихудшие из арабов — ангелы в сравнении с португальцами и теми, кто ходит с ними. Если бы я не видел этого лично, то едва ли поверил бы, что какие-нибудь люди могут быть так бессмысленно и зверски жестоки.
Вся организация каравана Алвиша была плоха — с начала и до конца. Ядро состояло из небольшого числа его собственных рабов и носильщиков, нанятых им в Бие. Основную же часть составляли независимые отряды из Бие, и было также несколько человек из Ловале[212] и Кибокве[213], присоединившихся к каравану по дороге, с тем чтобы идти в Уруа захватывать рабов. Этих чужаков, которые все были с ружьями, поощряли к нам присоединиться, дабы увеличить внешнюю силу каравана. Среди них не было дисциплины, а над ними — власти, и они постоянно мешали каравану, когда на совещании о том, идти или стоять, их иной раз присутствовало до сотни. При отправлении из ставки Касонго караван насчитывал сотен семь человек, но до выхода из пределов Уруа эти люди набрали больше полутора тысяч рабов, главным образом насилием и грабежом.
Как раз перед маршем к Килембе я совсем случайно услышал, что в Каньоку на границе с Улундой отправился отряд и что нам придется задержаться, пока они не вернутся. Я решительно требовал послать гонцов, дабы тех отозвать обратно, но сделано это было лишь после нашего прибытия в Тотелу.
Когда я покидал дом Джумы Мерикани, где за время своего долгого пребывания испытал величайшее гостеприимство, он дал мне в подарок бисера, два козьей кожи мешка доброй муки и один — риса, дополнив таким образом те многие благодеяния, которыми меня одарил. И пока я был в Тотеле, Джума постоянно присылал мне рис — так много риса, что мне его хватило до Бие.
Скоро сделалось очевидно, что, ежели строительные работы предоставить Алвишу и его пестрой ораве, пройдут годы, прежде чем дом будет завершен. Итак, я поставил на работу своих людей и закончил его в три недели (исключая штукатурку и украшение стен, что было сделано женщинами Касонго под руководством фуме а копны). В начале апреля дом достроили, но о каньокском отряде ничего не было известно. Поэтому я послал небольшое число своих людей с несколькими из Алвишевых попытаться установить, что с ним случилось.
Касонго скоро устал от — пребывания на одном месте и стал уходить в разбойные экспедиции, сопровождаемый Коимброй и головорезами, принадлежавшими к каравану Алвиша, которые надеялись таким путем набрать рабов. Я настойчиво уговаривал его дать мне каноэ, чтобы я смог спуститься по Ломами и таким образом попасть снова к Конго. Но мои попытки не имели успеха, и я должен был день за днем оставаться в бездействии.
Апрель миновал без — всяких признаков возвращения отряда из Каньоки и каких бы то ни было событий, о которых стоило бы рассказывать.
Кое-кто из моих людей, страшась предстоящей дороги, дезертировал и нашел было спасение в лагере Джумы Мерикани. Однако он прислал их обратно ко мне, сообщив для сведения прочих, столь же малодушных, что всех дезертиров немедленно станет возвращать мне, если это будет возможно, либо же содержать их в цепях, пока он, Джума, не вернется на Занзибар, где передаст их для наказания английскому консулу. Но, я полагаю, ради такой перспективы очень многие дезертировали бы.
Время на протяжении этой долгой задержки шло самым тягостным образом, и я счел необходимым найти себе занятие, чтобы не впасть в отчаяние от раздражения и скуки. Многие, в противном бы случае тоскливые, часы были заняты писанием, рисованием, наблюдениями луны и их обработкой, переписыванием из дневников маршрутов и метеорологических наблюдений. Вечерами я частенько выходил с — ружьем, и цесарки с лесными голубями, которых я приносил, были желанным добавлением к запасам моей кладовой. А случайное посещение фуме а кенны тоже как-то разнообразило монотонность моей жизни.
Я занялся также сбором словаря — кируа и расспросами о нравах и обычаях народа. И таким-то путем познакомился с церемониалом, соблюдаемым при погребении вождя Уруа, церемониалом, который, вероятно, не имеет себе равных — по жестокости.
Первое дело — это отвести течение ручья и в ложе его выкопать огромную яму, дно которой затем покрывают живыми женщинами. У одного края ставят на четвереньки женщину, а на ее спину усаживают мертвого вождя, покрытого своими бусами и прочими сокровищами; с обеих сторон его поддерживает по жене, у ног же сидит его вторая жена. Затем их забрасывают землей, и всех женщин погребают заживо, исключая вторую жену. К ней обычай более милосерден, нежели к ее товаркам, и дарует ей привилегию быть убитой до того, как будет засыпана огромная могила.
По завершении этого убивают некоторое число мужчин-рабов — иногда 40 или 50 — и кровью их орошают могилу. После этого реке позволяют вновь пойти по прежнему руслу.
Распространены рассказы, будто вместе с Бамбарре, отцом Касонго, было похоронено заживо не меньше 100 женщин. Но будем надеяться, что это, может быть, преувеличение.
Вождей помельче погребают вместе с двумя-тремя женами, и только нескольких рабов убивают, чтобы можно было их кровь пролить на могиле. В то же время человек из простонародья должен довольствоваться одиноким погребением: его хоронят в сидячем положении, а указательный палец правой руки направлен в небо и поднят как раз до уровня вершины холмика над его могилой.
В начале мая я выслал еще одну поисковую партию на два-три перехода вдоль дороги на Каньону, чтобы получить какие-нибудь сведения о людях, которых мы ждем. Но они возвратились без успеха и сообщили, что вся местность, через которую они прошли, разорена Касонго, Коимброй и теми, кто с ними.
Ни одно селение не гарантировано от разрушения, находясь под властью Касонго, как доказывает это следующий пример. Некий вождь явился и уплатил обычную дань; Касонго признал себя совершенно удовлетворенным и сказал, что вернется вместе с ним и посетит его деревню. Но едва только они к ней приблизились, как ее окружили кордоном, группа вооруженных мужчин схватила вождя и заставила его собственными руками поджечь деревню, когда наступила темнота, после чего его убили жестоким образом. Несчастные беглецы, кинувшиеся от пламени в джунгли в надежде найти безопасность, были схвачены людьми, лежавшими в засаде.
Мужчин перебили, а женщин отправили пополнить ряды гарема Касонго.
Под совокупным влиянием неумеренного пьянства и курения гашиша Касонго (поступает как демон, без разбору приказывая убивать и калечить, ведя себя в отношении тех, кому случится быть поблизости, самым варварским образом.
Вскоре после того, как вернулась моя поисковая партия, в лагерь прибыли какие-то люди из Ловале, занимавшиеся грабежом продовольствия на дороге в Каньоку, с сообщением, что те люди, которых я в это селение послал сначала, добрались до него и пребывают там, вместо того чтобы выступить в обратное путешествие. Этот первый отряд отсутствовал уже больше двух месяцев, а второй — больше месяца, и с каждым днем я со все возрастающим нетерпением рвался в дорогу.
212
Ловале — область расселения бантуязычного народа луэна (ва-луэна), иногда называемого также ловале, в верховьях р. Касаи.
213
Здесь и в дальнейшем речь идет о народе чокве (вачокве), который европейские путешественники второй половины прошлого века именовали «киоко», «шиоко» или «кибоко», и о населяемой им области в долине р. Лумеже и между верховьями рек Квилу и Чикапа, вдоль границы нынешних округов Лунда и Мошико в Анголе.