При вступлении в поселок Алвиша окружила толпа женщин, которые визжали и вопили в честь этого события и посыпали его мукой. Тут мы узнали, что долгое отсутствие Алвиша почти убедило его людей в том, что он погиб, и если бы они смогли набрать достаточно людей и товаров, то отправили бы отряд на розыски.
В неограниченном количестве было выдано помбе, а когда восстановилось сравнительное спокойствие, те, кто тащил слоновую кость, сдали свои тюки, а те, кто отвечал за рабов, предоставили их попечению женщин. Носильщикам выплатили каждому от 8 до 12 ярдов ткани и несколько зарядов пороха. Вместе с 12 ярдами, полученными каждым до отправления, это составило в итоге около 24 ярдов ткани в качестве оплаты и несколько зарядов пороха в виде дара за более чем двухлетнюю службу. Конечно, люди не стали бы наниматься за такие смехотворные ставки, если бы они не промышляли воровством и грабежом, проходя через местности, где жители не имеют ружей. Они, однако, были вполне удовлетворены результатами своего путешествия и объявили о своем намерении, когда пройдут приближавшиеся дожди, вновь выступить в дорогу, взяв с собой своих приятелей, дабы опять посетить Касонго с целью получить от сего просвещенного правителя еще рабов.
Для меня это был день блаженства, ибо Алвиш за вознаграждение снабдил меня некоторым количеством кофе, лука и мыла. Последнего у меня не было почти что год, если исключить кусочек примерно в два дюйма на два, что дал мне Джума Мерикани; и я теперь полностью насладился щедрым его употреблением.
Поселок Алвиша отличается от Комананте — туземной деревни, примыкающей к нему, — лишь большими размерами некоторых своих хижин. И хотя Алвиш, по собственным его рассказам, поселился в Бие больше 30 лет назад, он не делал никаких попыток обрабатывать землю и создать себе удобства.
Здесь меня задержали на неделю; занять свое время мне было почти нечем. Первой моей заботой было нанять проводников для путешествия к побережью и добыть ткани на покупку провианта в пути, а также немного дополнительной ткани, чтобы в нее мало-мальски прилично одеть своих людей для вступления в португальские поселения. С особ моих спутников исчезли последние остатки европейского сукна: они были теперь облачены в лохмотья травяной ткани из Уруа. Больше того, иные были настолько голыми, что, возможно, не смогли бы появиться ни в каком месте, претендующем на цивилизованность.
Дабы раздобыть эту одежду, необходимо было закутить у Алвиша слоновую кость и воск для обмена, поскольку он меня уверял, что получить какой бы то ни было кредит мне будет совершенно невозможно. Но впоследствии я обнаружил, что он меня вводил в заблуждение, назначая высокую цену за воск и слоновую кость. Потому что «при встрече с сеньором Гонсалвишем тот сказал, что с готовностью продал бы мне сукно по бенгельской цене, добавив лишь стоимость переноски.
Дальнейшая задержка возникла из-за ожидания проводника. Алвиш хотел послать Шику, но тот отказался, боясь быть узнанным, и для этого поручения был отряжен Мануэл. Мне также следовало дождаться прибытия нескольких баилунда — они работают в качестве носильщиков между Бие и побережьем, — которые должны были доставить туда какое-то количество воска от Алвиша; воск этот надлежало обменять на товары, которые позволили бы Алвишу отправиться в Джендже, чтобы продать своих рабов.
В конечном счете 10 октября я выступил. Я отобрал небольшое число людей сопровождать меня во время визита к Каньомбе, вождю Бие[240], и сеньору Гонсалвишу, велев остальным следовать за нами и присоединиться ко мне в поселке Жуана Баптисты Феррейры. В момент отправления один из тех, кому я приказал двинуться позднее, начал рыдать, потому что его дружок уходил со мной. Он заявлял, будто я его продал как раба Алвишу, и вообще устроил по этому поводу такой гвалт, что я почувствовал себя вынужденным позволить ему присоединиться к моему маленькому отряду. Этот человек был образчиком некоторых из тех, кого Бомбей нанял на Занзибаре, а я должен был тащить его за собой через всю Африку.
После этого мы пошли по плодородной и основательно поросшей лесом местности, пересеченной множеством ручьев. Деревни окружены полями, в маленьких загородках у каждой хижины выращивают табак, и я заметил также выглядевшую весьма хилой европейскую капусту. В лесах я часто ощущал запах, похожий на ванильный, но не смог найти растение, которое его издает. В большом изобилии росли дикие гуавы.
На открытом пространстве за пределами одной из деревень несколько мужчин обучали юношей стрельбе. Мишень изготовили из найденного в джунглях корня, вырезав из него круг около фута в диаметре. Ее медленно катили через поляну примерно в 40 ярдах от стрелков, и в среднем в нее попадала одна стрела из десяти. Это был единственный случай, когда я видел в Африке занятия стрельбой ради развлечения.
Три или четыре раза сбившись с дороги, мы дошли до селения значительных размеров, принадлежащего сеньору Гонсалвишу, и меня поселили в большой хижине, в которой он живет во время своих посещений этого поселка. Все население составляли рабы Гонсалвиша, но большая часть их сейчас отсутствовала, находясь в пути в Джендже под началом одного из его сыновей. Гонсалвиш владеет примерно полудюжиной таких селений; жители каждого образуют ядро каравана, а остальная его часть состоит из нанятых по соседству туземцев.
Нам повезло, что мы добрались до деревни как раз в это время, ибо почти сразу же, как только мы получили кров, примчался сильный смерч, сопровождаемый потоками дождя. Ему предшествовал какой-то особенный мертвенно-бледный свет; поскольку солнце село незадолго до того, свет этот должен был быть электрического происхождения.
В трех часах хода отсюда находится городок Каньомбе — самый крупный, какой я встречал за все время путешествия; он имеет свыше трех миль в окружности. Большое число отдельных отгороженных кварталов здесь принадлежит разным вождям, которые ими пользуются, когда посещают город, чтобы засвидетельствовать Каньомбе свое почтение. Много места занимают коровники и свинарники и посадки табака, помимо которых есть еще три больших оврага — источники речек, текущих к Кокеме. Так что население, хоть оно и велико, и близко не находится к той численности, которой я ожидал, судя по размерам города.
По прибытии меня встретили секретарь Каньомбе, его шамбеллан[241] и капитан стражи, носящие в знак своего достоинства красные жилетки. Секретарь был скорее декоративен, нежели полезен, ибо не умел писать, но его подчиненный, черный уроженец Донду, более образован и ведет торговлю Каньомбе с побережьем.
Эти чины отвели меня в хижину, что была приготовлена для моего приема, и сразу же, не дав нисколько времени, чтобы освежиться, начали докучать мне вопросами по поводу того, что я намерен предложить их вождю в качестве презента. Снайдеровокая винтовка и немного сукна, которое я для такой цели приобрел в Комананте, — вот было все, что я мог дать спокойно. Но чины меня заверили, что Каньомбе это никак не удовлетворит, и пришлось мне расстаться с большой леопардовой шкурой, подаренной Джумой Мерикани и бывшей в высшей степени полезной в качестве ковра.
Весь день напролет глазеть на меня приходили толпы людей. Когда же, гонимый сильным ливнем, я вынужден бывал искать убежища в своей хижине, люди не стеснялись следовать за мной без приглашения. И нужно было зорко следить за этими мелкими жуликами.
Среди толпы было несколько мужчин, относившихся к каравану, который принадлежал Мшири и находился на обратном пути из Бенгелы. У всех у них были племенные знаки ваньямвези, и большинство могло говорить на киньямвези. Один уверял, будто он мньямвези, но при перекрестном опросе я обнаружил, что в действительности он уроженец Катанги, но однажды был в Уньяньембе.
240
Речь идет о правителе родственного чокве банту язычного народа валуимбе, живущего по обоим берегам р. Кванза на территории нынешнего округа Бие в Анголе. Каньомбе — одновременно и титул правителя, и название его владений, располагавшихся в междуречье рек Кванза и Кутато.