Все производство разместилось на нашей кухне. К этому времени у нас уже не было слуг-китайцев. Отец наполнял бутылки, а мама приклеивала этикетки. Потом отец развозил бутылки с водой на деревянной китайской тележке, запряженной осликом. Вскоре отец стал продавать также и сельтерскую воду.
Однако это новое наше занятие лишь ненадолго облегчило нашу судьбу. Мы знали, что наше «преуспевание» — временно, и понимали, что оставаться дальше в Харбине рискованно и опасно. К тому же японская армия стала конфисковывать дома и могла конфисковать наш в любую минуту, тем более что они начали строить недалеко от нас аэродром.
Однажды весной 1934 года к нашим воротам подкатил большой лимузин. К тому времени мы уже въехали обратно в дом. Увидев выходящего из лимузина японского офицера, мама отослала меня с сестрой наверх. Быстро попудрив нос и приведя себя в порядок, мама открыла дверь. Адъютант сообщил ей, что японский генерал желал бы посмотреть дом.
Из окна верхнего этажа мы наблюдали, как похожий на куклу самурай в длинном одеянии выходит из машины и изящно движется к дому. У него была прозрачная кожа цвета слоновой кости и длинные, сужающиеся к концам пальцы — образ из другого века! Войдя, он церемонно поклонился матери и спросил, говорит ли она на европейских языках. Мама кивнула. Генерал улыбнулся и сказал: «Мне было бы чрезвычайно приятно, если бы мадам согласилась говорить по-французски».
В этот момент всем показалось, что интерес генерала к дому как-то улетучился. Он бегло оглядел столовую, рассказывая матери, что учился в Сорбонне, и спросил, может ли он приехать снова, чтобы еще раз поговорить с ней по-французски. «В эти времена, — сказал генерал, — для меня чрезвычайно важно иметь возможность заново пережить счастливые дни моей юности в европейском доме».
Генерал вернулся два дня спустя и спросил, можно ли выпить чаю в беседке, которую он заметил при первом посещении. Его адъютант пошел вперед и проверил беседку, а потом проводил туда генерала и мою мать и подал им чай. Очень странное было зрелище: японский генерал, вспоминающий счастливые дни в Париже, и мама, радующаяся отдыху от наклеивания этикеток на бутылки.
Генерал приезжал несколько раз, и каждый раз адъютант провожал его в беседку, а сам шел в дом за мамой, которую очень официально провожал к элегантно сидящему в беседке генералу.
Отец, никогда сам генерала не видевший, настаивал, чтобы мама воспользовалась случаем и попросила у генерала каких-нибудь привилегий. Но мама отказывалась. Сама она просто получала удовольствие от этих цивилизованных визитов.
Однажды, где-то в конце лета, генерал не прошел, как обычно, в беседку, а ждал маму у двери. Он сообщил ей, что хотел бы сделать «хозяину дома» предложение, а именно: он хотел бы купить дом и будет благодарен, если доктор назначит цену.
Отец немедленно велел матери просить тридцать тысяч американских долларов — астрономическая сумма, особенно принимая во внимание наши обстоятельства и дефекты дома, делающие его невыгодным приобретением. Мама взывала к разуму отца, уговаривала соглашаться на любые предложения, даже на пять тысяч долларов. Но отец не уступал. На долю мамы выпала неблагодарная задача сообщить об этой непомерной цене генералу. В конце концов безрассудность отца таки принесла нашей семье тридцать тысяч американских долларов, наличными! Мы были богаты, но у нас не было документов и мы не могли уехать из Харбина. Тогда мама попросила генерала помочь, он быстро устроил нам необходимые бумаги, и мы смогли переехать в Тяньцзинь.
Я была на последнем курсе института, поэтому осталась в Харбине и сняла комнату у одной семьи в центре города. Владельцы квартиры — преуспевающий предприниматель, его жена и дочь — мне были рады. Дочь находилась в интернате, а муж с женой часто уезжали из города по делам фирмы.
Моя большая, удобная комната обеспечивала мне полную автономность. Там даже стояло пианино. В последний год учебы в музыкальной школе у меня было двое молодых друзей, товарищей по занятиям, — Алексей Абаза, одаренный композитор, и Нана Шварцбургер, блестящий пианист. Алексей был высоким, стройным блондином в очках, Нана — красивым, веселым и обаятельным.