Я влюбилась в Пекин, бродя по лабиринтам узких улочек — даже не улочек, а проходов между стенами, за которыми скрывались частные дома и прелестные сады, — и исследуя парки и озера вокруг Запретного города[ 13 ]. Дворец увидеть было нельзя, виднелись только ярко раскрашенные крыши, увенчанные фигурками маленьких уродливых существ, охранявших дворец от злых духов. Мне нравилась суета городских торговых центров, каждая улица имела свое лицо и свое назначение: улица тканей, улица драгоценностей, улица кухонных принадлежностей, улица готовой одежды... Улицы с ресторанами еще издали манили восхитительными ароматами специй. Там подавали лучшую еду в мире!
Моими гидами были редактор нашего журнала Всеволод Иванов и его тогдашняя подруга Зоя. Оба были высокими, красивыми, эффектными, оба были остроумны, жизнерадостны, знали китайскую историю и культуру, прекрасно ориентировались в Пекине.
Иванов превосходно говорил по-китайски, почти как китаец, и когда он говорил со сторожами или охранниками, перед нами магически открывались все двери. Зоя была в дореволюционной России актрисой, но в эмиграции ей пришлось оставить это занятие. У нее был красивый глубокий голос, и она великолепно читала стихи.
Главным событием путешествия стало посещение императорского летнего дворца, примерно в часе езды от города. Был прекрасный весенний день. Мы ходили по дорожкам когда-то безупречно содержавшихся садов с арочными мраморными мостами, прудами и большим озером, где стояла на якоре знаменитая императорская мраморная лодка. Последняя императрица присвоила государственные деньги, предназначенные на развитие флота, и потратила их на этот великолепный памятник. Может быть, она не очень-то верила в свой флот.
Мы набрели на складское помещение, в котором хранились искусно изукрашенные императорские лодки и кареты, — темное, сырое место, все в густых зарослях, где развелось множество лягушек, и их громкий хор встретил нас, когда мы приоткрыли дверь и заглянули внутрь.
Потом мы нашли дворцовый театр, построенный в расчете на большую аудиторию, сцена была плотно закрыта занавесом. По просьбе Иванова сторожа раздвинули занавес, и Зоя взошла на сцену.
Иванов и я сидели целый час, затаив дыхание, а Зоя читала стихи, разыгрывала сцены из спектаклей, в которых она когда-то участвовала, ее великолепный голос отзывался эхом по пустым комнатам и галереям дворца.
На обратном пути Зоя плакала, а Иванов ее утешал, хотя и он, и я еле сдерживали слезы — слезы обо всех изгнанниках и жертвах истории.
Но были у нас и более веселые вылазки, особенно когда мы шли ужинать на какую-нибудь «ресторанную» улицу. Когда мы сворачивали в такую улицу, мальчишки, чьей работой было зазывать посетителей, начинали кричать: «Два больших белых человека и один маленький!» Зазывалы ссорились из-за нас, пытаясь затащить именно к себе, и в ресторане, на котором мы в конце концов останавливались, нас сажали за лучший стол и подавали самую лучшую еду. Это было замечательно! Мы так наедались, что еле вставали из-за стола.
В Пекине я посетила университет, среди студентов были мои знакомые. Как похожа была студенческая атмосфера на ту, что витала в России перед революцией, когда мои родители были студентами в Москве! Я узнала все признаки надвигающейся катастрофы, глядя, как они маршируют по территории университета с плакатами «Долой старый Китай!» и «Революция!».
Я была чужой, но на каком-то глубинном уровне чувствовала себя частью происходивших драматических событий. Китайцы стояли на пороге новой эпохи своей долгой истории, и эта новая эпоха разрушит традиционный стиль жизни и принесет раздоры, лишения и страдания.
Атмосфера в китайском обществе была наэлектризована беспокойством и неуверенностью. Нам, беженцам, пережившим подобные катаклизмы, хотелось крикнуть: «Стойте! Остановитесь! Не повторяйте наших ошибок! Мы знаем, что принесет революция вашей стране, вашему народу!»
Эти слова, написанные мною спустя шестьдесят лет, особенно горьки. Жестокая расправа «народного» правительства со студентами на площади Тяньаньмэнь еще раз доказала тщетность и неудачу китайской культурной революции.
«Ложь, написанная чернилами, не может затмить правду, написанную кровью», — написал в начале века китайский писатель Лу Синь. Китайские студенты, вышедшие на площадь, выкрикивали лозунги, в которых звенят потерянные иллюзии и обманутые надежды.
Пламенные революционеры 1936 года превратились в неповоротливых, косных бюрократов 1989 года, отдавших приказ о расправе с новым поколением студентов, протестующих против сорокалетнего коммунистического правления.