«Нет, — отвечала я, — я не еврейка ». И на меня смотрели так, будто я была инопланетянкой.
«Попробуй русский кекс», — предлагал кто-нибудь, протягивая мне кусок сухого, начиненного орехами и цукатами кекса, о котором никто из известных мне русских никогда и не слышал.
Зато моя непринадлежность к еврейству оказалась очень удобной для молодой семьи ортодоксальных евреев, живших в одном с нами доме. Моей обязанностью стало выключать свет в их комнатах в пятницу вечером, когда они возвращались домой с работы после захода солнца. «Мы так рады, что ты живешь в этом доме, — говорили они мне. — В этом районе почти невозможно отыскать гоя».
По американским фильмам 1930-х годов я представляла себе американцев совсем другими. Конечно, было наивно с моей стороны думать, что я буду встречать на улицах Бруклина высоких и красивых Гари Куперов, но я все равно была разочарована.
Вытащила меня из этой подавленности и растерянности моя харбинская подруга Елена Зарудная. Она жила тогда в Кембридже, в штате Массачусетс, и заканчивала Радклиф-колледж. Чарльз Крейн сначала помог двум старшим детям Зарудным, Муле и Сергею, приехать в США, чтобы продолжать образование, а после смерти их отца в 1934 году помог всей семье обосноваться в Кембридже и там учиться.
Через несколько недель после моего приезда в Бруклин Елена позвонила и пригласила меня пожить у них. Я не могла ехать в Бостон одна, и жертвенная Елена приехала на автобусе в Нью-Йорк, объяснила все Эйбу и отвела меня за руку на автобусную остановку.
Оказавшись опять среди старых друзей, за чашкой чая с настоящим русским пирогом на кухне в Кембридже, совсем как когда-то в Харбине, я почувствовала себя спокойной и счастливой: я была «дома», среди «своих». Все было как раньше: Елена была страстно влюблена, Таня играла в теннис, хорошенькая Зоя всех поддразнивала, а младшая Катя, теперь в последних классах школы, по-прежнему чувствовала себя брошенной. Мы рассказывали друг другу о нашей жизни после Харбина. Иногда у меня спрашивали совета, как у замужней женщины!
Елена познакомила меня с русской эмигрантской общиной в Кембридже. Семьи профессоров Михаила Карповича и Леонтьева и русские жены американских ученых, Алла Эмерсон и Татьяна Мозли, приняли меня как потерянную и наконец-то нашедшуюся родственницу, бедную сиротку, нуждающуюся в любви и поддержке. Про себя они, вероятно, думали, что я вышла замуж не за того человека, но предлагали мне способы справиться с моей теперешней ситуацией. Брак, говорили они в один голос, никогда не может удовлетворить всем запросам современной американской женщины.
«Ты должна что-то сделать со своей жизнью, — говорила Алла. — Ты должна быть независимой. Я не знаю, что можно делать здесь с харбинским дипломом. Может, тебе следует пойти опять учиться. Но что-то делать надо. Не жди, чтобы кто-то другой решил за тебя, какой должна быть твоя жизнь. Вот, прочти эти книги, из них ты узнаешь, что такое Америка». Она сняла с полки «Автобиографию Линкольна Стеффенса», «Вермонтские зимы» и еще несколько томиков.
«А еще, — сказала Таня Мозли, — ты должна постараться, тобы тебя окружало как можно больше интересных людей. Я тебе дам несколько адресов в Нью-Йорке».
Таня только что развелась с Филиппом Мозли. Она говорила, что не могла выносить его целеустремленную, детально организованную жизнь, ее бесила та тщательность, с какой он планировал свою будущую академическую карьеру. Впоследствии он действительно достиг всех степеней, точно по плану.
Потом энергичная Елена созвала совет своих кембриджских американских друзей, интеллектуалов, широкие интересы которых явно имели «гарвардский» политический налет. Некоторые уже были частью академического мира, другие стояли на пороге многообещающей карьеры в других сферах, некоторые еще не определили, чем хотят заниматься. Елена в конце концов вышла замуж за одного из этих людей, Гарри Левина, известного литературного критика, и сама стала частью гарвардского мира. Все они были ко мне очень добры и делали скидку на мое незнание их мира. Я ничего не знала о журнале «Партизан Ревью» и даже до сих пор не видела литературного приложения к газете «Нью-Йорк Тайме»[ 15 ]. Их удивляло мое критическое отношение к Советскому Союзу, но мои суждения они всерьез не принимали.
В это время, после Великой депрессии, многие кембриджские интеллектуалы были убеждены, что Карл Маркс был прав: экономический крах капитализма неизбежен и долг всех мыслящих людей — поддерживать «прогрессивные» режимы, такие как революционный Советский Союз. Мировой политический климат — рост нацизма в Германии, Гражданская война в Испании, британская политика умиротворения Германии и подозреваемые тайные «империалистические» планы направить вновь вооруженную Германию на восток для уничтожения Советского Союза — соответствовал умонастроениям в британском Кембридже того времени. Интеллектуальные лидеры многих университетов были идеалистически настроенные молодые люди, пытавшиеся установить новый общественный порядок, очищенный от всех зол существующей системы. Знаменитая советская шпионская сеть в Кембриджском университете в Англии вербовала своих членов из числа представителей британского высшего общества. Филби, Бёрджес и Маклин, как мы теперь знаем, появились именно в это время.