А потом в Европе началась война. Пакт Гитлера со Сталиным очень огорчил нью-йоркскую интеллигенцию, и Американская коммунистическая партия пришла в замешательство. Мы слушали по радио новости почти все время, чтобы знать, как идет война, и читали газеты от первой до последней страницы. Вначале американское общественное мнение разделилось: одни хотели немедленно примкнуть к союзникам, другие объявляли себя изоляционистами, но в общем и целом мнение склонилось в пользу союзников и против Германии. Из-за войны поддерживать связь с моими родителями, которые к тому моменту уже жили в Австралии, стало труднее, но я знала, что непосредственная опасность им не грозит. К тому же практика моего отца в это время возросла, потому что многих молодых врачей призвали в армию. Родители жили в достатке. Их дом стал центром русской эмигрантской культурной жизни в Сиднее. Мама активно работала в сиднейском Пушкинском обществе, отец продолжал писать, а сестра начала учиться в университете. Они строили новую жизнь в очень далекой от меня стране.
Эйб никак не мог до конца согласиться со сторонниками войны с Гитлером — ему все еще чудились военные происки империалистов... Но от Европы нас отделял огромный океан, а мы были молоды и заняты собственными планами. Жизнь продолжалась. Эйб нашел другую работу, теперь он работал бухгалтером, и у нас было больше денег на развлечения. Мы стали выезжать за пределы города, проводили летние отпуска в походах с палатками на севере штата Нью-Йорк.
Младший брат Эйба, Мартин, часто ездил с нами. Он учился в последнем классе школы и был умным, красивым, но одиноким юношей, как-то не вписывавшимся в образ «типичного молодого американца», столь популярный среди его одноклассников. Он не хотел общаться с соседскими мальчиками, не занимался спортом, мы давали ему возможность освободиться от домашних обязанностей и семейной рутины, и он часто проводил с нами свои выходные дни. Эйб с удовольствием принял на себя роль его учителя и ментора во всех жизненных вопросах.
Мне нравился Мартин, и я радовалась его присутствию, тем более что Эйб вел с ним бесконечные, столь любимые им политические дебаты. Я уже избавлялась от моей прежней полной зависимости от Эйба, в процессе «американизации» я начала чаще и убедительнее оспаривать взгляды и мнения. Но миссис Биховски обижалась на наш отказ помочь ей удержать Мартина дома. На самом деле она, вероятно, была права, ожидая от Мартина помощи по дому и магазину, которую он наотрез отказывался осуществлять. Со стыдом должна признаться, что мы считали ее неудачливой матерью, заслужившей свою судьбу. Что мы тогда знали о воспитании детей!
Я забеременела, когда мы еще жили в меблированной комнате в Бруклине. Это застало нас врасплох. Хотя Эйб сменил работу и получал больше денег, он заявил, что о ребенке не может быть и речи. «Мы просто не можем себе этого сейчас позволить, — говорил он. — Это не должно было случиться. Ты что, не предохранялась?»
Я предохранялась, кроме одного раза, когда мы ездили с палаткой в горы Адирондака. В отчаянии я обратилась к доктору Абраму Кагану, другу моих родителей по Харбину, чья семья очень хорошо ко мне относилась. Он высказал разумную мысль, что в двадцать семь лет пора бы уже стать матерью. Он считал, что молодые здоровые супруги должны радоваться предстоящему рождению ребенка. Кроме того, он по закону не имел права прервать мою беременность.
«Твои родители были бы очень недовольны, если б я помог тебе сделать аборт, — сказал он мне. — Все будет хорошо, все образуется, вот увидишь».
Эйб впал в отчаяние. Он считал, что США скоро вступят в войну в Европе и тогда его призовут в армию. «Сейчас не время иметь ребенка, — умолял он. — Почему ты не хочешь быть благоразумной?»
Но я стояла на своем: не буду делать аборта, доктор прав, скоро я буду слишком стара, чтобы рожать детей... В то время все так считали.
Миссис Биховски оказывала мне всестороннюю поддержку. Она-то уже была готова стать бабушкой! «Оставь свою работу и помогай мне опять в магазине», — говорила она.
Ни Эйб, ни я совершенно не понимали, что такое иметь ребенка. Мы начали судорожные поиски квартиры, которую могли себе позволить и которая находилась бы недалеко от «Бейтс-шоп». Эйб мрачно предсказывал, что не существует такой роскоши, как недорогая двухкомнатная квартира во Флатбуше, но к концу лета мы переехали именно в такую, на первом этаже большого здания, в трех кварталах от магазина. Эйб считал, что это заговор. Магазин его матери процветал, а хозяин нашего дома разрешил не платить за первый месяц, просто чтобы помочь нам устроиться и приготовиться к рождению ребенка. Это был пример «капитализма с человеческим лицом», и Эйб не знал, что об этом и думать. Я же чувствовала себя здоровой и счастливой и, наконец-то имея собственную кухню и ванную, даже получала удовольствие от настоящего ведения хозяйства.