Вот два молодых ходока Екатеринославской губернии, Куц и ЛаскАвый. Что за рост, какая стройность! Они скромно стоят позади толпы, но на лицах их написана уверенность, что их заметят. И нельзя не заметить: толпа им по плечо, а лица великанов просто картины: черноволосые, усы точно шелковые, темнокарие глаза смотрят гордо и весело, лица нежной белизны, с легким румянцем, розовым как роза. Когда они подошли ближе и стали, точно два молодых дуба выросли рядом. И какая огромная силища, должно быть, заключается в этих телах, которые стоят так легко и свободно, одетые в свитки из тонкого темнокоричневого сукна.
Вот несколько старых богатых тавричан, овцеводов. Одни еще не расстались с заветными свитками, другие уже облеклись в гороховые пиджаки немецкого покроя и навертели на шеи шарфы. Пиджаки у немцев лучше, но куда немецким лицам и головам до этих! Эти — точно Микель-Анджеловской работы: одни идеальные, другие каррикатурные, но тоже Микель-Анджеловские. Хоть бы этот прямой как стрела старик, с седыми волосами, львиной гривой падающими с головы, с орлиным носом, черными, пронзительными глазами и бородой по пояс. Моисей, да и только. Или чем не характерна эта каррикатура, в девять пудов весом. Круглая как шар голова. Круглое как арбуз лицо. Сизый нос, сидящий на лице с такой уверенностью, как будто он на нем хозяин, а все прочее ничто. Два маленьких серых, совершенно круглых глаза, зорко смотрящих с обеих сторон носа и нисколько не смущающихся таким странным соседом. Огромный живот, едва уместившийся в длинном гороховом сюртуке. На плечах не то шинель, не то какая-то хламида, распахнутая спереди и спускающаяся по бокам до земли. Вдобавок, этот Фальстаф усиливается придать своему лицу выражение сиротства и беззащитности. Или эти женщины, высокие, стройные, с лебедиными шеями, с круглыми, кошачьими головами. Ими можно любоваться как картинами, как статуями. Если южные малороссы — статуи, то северные, измельчавшие, — статуэтки. Но тип сохранился. Те же краски, те-же лица, те же пропорции, — только величина уменьшена.
Малороссийские герои держат себя совершенно так-же, как и малороссийская толпа. Прямо приступить к делу они никак не могут; рассказать всего, что им нужно, сразу они тоже не расскажут.
Вот входят герои из героев. Это уж совсем господа. И черные сюртуки, и сапоги, чищенные ваксой, и карманные часы, и крахмальные сорочки.
— Позвольте вам представиться. Крестьяне Бердянского уезда: Кряк, Гуз, Бушуй и Туник.
— Что вам угодно?
— Крестьяне мы. Конечно, мы уже настолько понятия имеем, да и кроме того, благодарение Богу, люди не бедные, и потому фамилии наши теперь уж не так, как у отцов, и называемся мы Кряков, Бушуев, Туников и Гузовский; но по паспортам, к сожалению, все-таки значимся попросту.
— А дело ваше?
— Дело наше тяжелое, затруднительное. Мы люди, благодарение Богу, не бедные, деньги имеем. To-есть, какие там деньги! Так вот только черные сюртуки носим! Ну, деньги имеем, холоду не терпим, голоду не испытываем. Благодарение Богу. Но односельчане наши — мы ведь крестьяне, попросту, мужики — можно сказать, до последней крайности обеднели. Знаете-ли, прежде земли было действительно достаточно, можно было и хлеб сеять, и овец водить, и сено косить. Но с течением времени все делились, и теперь дошло до того, что наши односельчане удивительно бедствуют. Поверите-ли, так жалко на них смотреть, так жалко, что мы: я, Гузовский, и мои товарищи и даже родственники, правда, не очень близкие, но и не дальние, Кряков, Бушуев и Тупиков, решились на доброе дело. Думали мы, думали и приехали сюда приискать для нашей бедноты и купить землю. Скажите, будьте так ласковы, какой здесь, в этих местах, климат? Если вы не скажете, никто нам здесь не скажет...
На глазах у добрых Кряка, Гуза, Бушуя и Туника появляются как бы даже слезы. Свойства здешнего климата объясняются им обстоятельно. Они слушают не только внимательно, но благоговейно, и глубоко изумляются, ахают, вздыхают, переглядываются, разводят руками. С климатом, наконец, кончено.
— А позвольте спросить, как это крестьянский банк: сначала надо купить землю и потом уже в нем заложить — вот, например, как в бессарабско-таврическом или херсонском банке — или же деньги выдаются на покупку?
Следует обяснение действий крестьянского банка. Опять ахают, опять изумляются премудрости банкового устройства и умиляются тем благодеяниям, которые банк делает крестьянам. Когда несколько опоминаются от этих чувств, задают новый вопрос:
— Там ведь есть директор, — в банке?
— Есть.
— А! Скажите! Директор! Будьте так ласковы сказать, он в генеральских чинах?