В тот день она услышала разговор Макаровны с Ульяной. Ульяна укоризненно говорила:
– И че только теперь выйдет из Соломийки, а ведь баская девчушка была! Загубит ее Пантелей-то Кузьмич, помяни мое слово, загубит, не человеком – нелюдью сделает!
– Ты знаешь ведь, – отвечала Макаровна, – матери нет, так ребенок – круглый сирота… и так уж за один год он ее разбаловал и растлил этими нарядами да украшениями… А уж ленивица-то кака, а злыдня – не приведи бог! А уж я ли добра ей не делала? Почитай, с пеленок с ей нянчилась. Даже в барских семьях и то старых-то нянюшек да служанок уважают, а тут тебе не то что уважение, а знай покрикивает, словно госпожа какая, и помыкает мной, старухой, ровно девчонкой! Вся в отца характером, материнского-то ничего нет. Неспроста казанские дед с бабушкой помаялись-помаялись с ней да обратно и привезли…
– Да господь с ними!– махнула рукой Ульяна, – пусть уж хозяева как знают, так и живут, а наше дело маленькое: что велено, то исполняй.
Разозленная Соломия незаметно удалилась и, затаив злобу на старую служанку, стала выискивать момент, как бы отомстить Макаровне. И случай этот вскоре представился.
Как-то отец второпях забыл ключ в дверях «кабинета». Макаровна мыла полы и окна в номерах, готовя их для новых приезжих.
Соломия слышала, как отец разговаривает на улице с каким-то важным чиновником. Тихонько проскользнуть мимо тугой на ухо служанки, вытащить ключ из замочной скважины и вернуться назад для нее было делом одной минуты. Ключ Соломия потом спрятала под стропилину, а сейчас нарочно стала вертеться на виду у всех.
Отец велел ставить лошадей приезжего; ямщик с Митричем стали распрягать, а отец с большим саквояжем в одной руке и с сундучком в другой повел приезжего наверх в комнаты.
Когда поднялись наверх, Макаровна все еще была там. Взгляд Пантелея Кузьмича упал на дверь «кабинета», и он спохватился, что забыл ее закрыть, а ключ оставил в замке. В карманах ключа не нашлось.
Наскоро распорядившись, чтобы приезжему подали чай, Пантелей Кузьмич позвал со двора дочь.
Та смекнула, о чем отец сейчас будет спрашивать, и сделала невинную рожицу и ангельски чистые глаза:
– Батюшка, я же все время во дворе бегала, а тут Макаровна была!
А со старой служанкой в это время беда стряслась: снимая с печи чугун кипятку, она сильно обварила руку и лежала, охая от боли, в своей комнатке.
На следующий день Пантелей Кузьмич старую служанку уволил.
– Мне нужна здоровая, молодая прислуга… У меня не богадельня, и я не миллионщик – убогих кормить! В больницу тебе надо – там скоро руку залечат! Так и быть уж, заплачу и отправлю в больницу с одним проезжим…
Скоро, невзирая на мольбы и просьбы Макаровны, ей помогли одеться, усадили в возок, вынесли ее сундучок и привязали сзади возка. Ямщик свистнул, лошади тронулись, и старая служанка, бывшая няня Соломии, уехала навсегда.
…Украденный и спрятанный под стропилину ключ Соломии так и не пригодился: оказалось, что отец велел сделать новый замок и ключ больше в дверях никогда не оставлял, а носил в жилетном кармане. Когда Пантелей Кузьмич приезжал домой пьяный или навеселе, Соломия встречала его радостно, взбиралась на колени и сразу лезла в жилетный карман. Отец журил ее:
– Ну как тебе не стыдно, такой большой, на колени лезть?
Соломия нарочно лепетала, как малышка:
– Ой, батюшка, мне без тебя дома одной так ску-у-чно! А гостинца ты мне привез?
– Вот дурочка, ну кто же носит гостинцы в жилетном кармане? – и отец ссаживал ее с колен.
– Ну вот, дочка, тебе не будет скучно, – сказал как-то Пантелей Кузьмич, – новая мама у тебя будет…
Соломия так и обомлела. Ей совсем не нужна была никакая новая мама! Девчонка и от родной матери стала отвыкать, а тут вдруг явится какая-то чужая женщина да еще начнет командовать… Уж лучше была бы Макаровна, а мачеха ей не нужна!
– Ну, чего надулась, как мышь на крупу? – пробовал пошутить и вызвать дочь на разговор Пантелей Кузьмич.
– Не надо мне, батюшка, мачеху!
– Ишь ты… – опешил отец. – Ну ладно, поживем – увидим…
И снова Соломии была предоставлена полная свобода. На место Макаровны отец нанял новую прислугу. Молодая женщина, которую отец и все остальные стали называть Тиной, Соломии не докучала. Быстренько справлялась с делами и убегала в трактир или на кухню – до позднего вечера. Возвращалась навеселе или совсем пьяной, сразу ложилась в постель, иногда даже не раздевшись, и беспробудно спала до утра.
Да и не только Тина да Митрич, но и вся нынешняя прислуга была не прочь выпить…
А тон всему задавал Пантелей Кузьмич. Напившись в трактире, он являлся домой и еще с порога орал: «Соломия! Где ты, Соломиюшка?! Иди сюда, дочь Иродиады, смотри, что я тебе привез!». Преподносил подарок – иногда стоящий, а то и просто пустяк, и заставлял плясать. «Пляши, Соломия, пляши… весели душу… Эх!».
После этого он часто подолгу плакал пьяными слезами.
Как-то напившиеся гости на минутку оставили Соломию одну. На столе стояло много раскупоренных бутылок вина, и Соломия, опасливо оглядевшись, налила себе почти полный стакан из большой черной бутыли. Вино было сладким, густым и липким. Девчонка выпила сразу полстакана. Ей стало легко и весело, и она незаметно выпила стакан до дна. Она хотела пойти посмотреть, куда подевалась шумная компания гостей, уже встала со стула, но вдруг страшно закружилась голова. Точь-в-точь, как на карусели, все быстрей и быстрей… и вдруг – темнота.
Очнулась она на постели от прикосновения к лицу чего-то едко пахучего. «Слава богу, очнулась!» – услышала она голос отца. Открыв глаза, Соломия увидела отца, склонившегося над постелью.
– Зачем ты, дочка, столько выпила? – с кривой, виноватой улыбкой спросил Пантелей Кузьмич. – Это ведь ликер, он очень крепкий, и пьют его только маленькими рюмочками…
Соломию мучила тошнота и бил озноб. Ей дали клюквенного морсу, к ногам положили мешочек с горячим песком и укрыли теплым одеялом. К вечеру Соломии полегчало; она поела клюквенного киселя, уснула, а назавтра встала здоровой и даже веселой.
С этого случая вино стало Соломии противным, и хотя она, как и прежде, вертелась около гостей, иной раз предлагавших ей рюмочку, никогда не пила. Отравление вином неожиданно пошло ей на пользу. Но оказалось, что ей грозит отрава еще страшнее – неудержимая тяга к воровству.
Началось вроде бы с пустяка: случайно она нашла у ножки стола серебряный полтинник. Соломия никому не сказала о своей находке и припрятала монету к себе в тайничок – боялась, чтобы не выкрала вечно похмельная Тина. Соломия прислугу-выпивоху сразу невзлюбила и ни в чем не доверяла ей.
В другой раз Соломия стянула кольцо с красным камушком у пьяной гостьи, спавшей на диване в гостиной. Соломия хорошо запомнила этот случай. С вечера она, как обычно, вертелась среди гостей, пела и плясала. С некоторых пор отец, опасаясь, что дочь опять может напиться, стал раньше выпроваживать ее спать. Выпроводил и в этот раз. Когда Соломия пришла к постели, пьяная Тина уже храпела на всю спальню. Соломия, не раздеваясь, прилегла, но не уснула: в гостиной орали песни, кто-то еще даже пытался плясать под гармошку.
Но вот смолкла и гармошка; послышались нетвердые, спотыкающиеся шаги, скрип и хлопанье дверей комнат. Наконец, все в доме стихло и погрузилось в пьяный мертвецкий сон.
Соломия встала, надела мягкие, без каблуков, кошомные башмачки и неслышно прокралась в опустевшую гостиную. Там спало трое гостей. Мужчина средних лет, сидя в кресле с откинутой головой, широко раскрытым ртом издавал такой храп, что Соломии стало смешно. Ее так и подмывало сунуть в рот храпящему толстую бутылочную пробку… Второй гуляка – пожилой, уже почти старик с седой головой спал прямо за столом, окунув рукав одной руки в тарелку с соусом и скомкав в кулаке другой измятую скатерть.
На диване, лежа навзничь, спала дородная женщина в дорогом, залитом вином платье. Одна рука спящей свесилась до самого пола, и когда Соломия бросила на нее взгляд, то сразу почувствовала дрожь, а в горле пересохло: на пальце было золотое кольцо с огромным драгоценным камнем. Камень был ярко-красным, и девчонка, которой еще не было и десяти лет, но она уже разбиралась в драгоценностях, поняла: это, конечно, рубин.