– Да не спится что-то, – отозвался Ерошев. Он сидел за столом, подперев рукой подбородок и надолго задумавшись. Наверно, он думал о том же, что и его сподвижник, и мысли у обоих были одинаково тяжелыми и безрадостными. А Белобородов будто разговаривал сам с собой: « Ну, кто же знал, что так случится? От самого Оренбурга вон сколько верст по тамошним степям прошли, и никто супротивничать не посмел, а тут – на тебе! Господи, помоги взять слободу эту треклятую… Не возьмем ежели – до Камышлова отступать придется… А лошадей-то чем кормить – ни овса, ни сена давно уж нет. Разведка донесла – верст через сорок богатые деревни пойдут… Может, там фуражом и едой разживемся. Иначе – гибель неминучая: Сибирский корпус уж на пятки наступает, а с де Колонгом, говорят, шутки плохи…».
Новая попытка взять Ирбитскую слободу штурмом пугачевцам опять не удалась. Артемий Ерошев был ранен в плечо и в голову; когда под ним убили коня, Ерошева окружили, отрезали от своих и обезоружили. Взяв в плен, увели в слободу и посадили под замок. Лучший друг Ерошева Василий Бармин с двумя яицкими казаками ночью пытался освободить его, но все трое были схвачены. Назавтра пленных пугачевцев нещадно избивали; тех, кто просил о пощаде, выпороли кнутом и посадили в кутузку. Бармин и его товарищи были повешены, а Артемия Ерошева четвертовали на площади.
…Отряд Белобородова еще только подходил к деревне Прядеиной, а Елпановы уже ночью приготовились к встрече незваных гостей. Имущество, что получше, частью тайком отвезли на заимку, частью спрятали в подполье. Петр Васильевич спешно собрал из сейфа все деньги в большой глиняный горшок, закрыл его плотной деревянной крышкой и закопал за сараем в дальнем пригоне; справных лошадей работники спрятали на заимке.
В деревне Прядеиной отряд Белобородова встретили без страха и доброжелательно. Белобородов расположился у старосты Ермолая Спицина, отряд распределили по деревенским избам. Во всей деревне кололи скотину, готовили провиант в дорогу. У всех топились бани: после долгого трудного пути пугачевцы парились, прожаривали и стирали одежду. Белобородов отдал своим старшинам приказы собрать с окрестных деревень провиант для людей и корм для лошадей, а всему взрослому мужскому населению было предписано быть готовым идти вместе с белобородовским отрядом до Камышлова.
На каланче ударили в набат, и все население Прядеиной высыпало на улицу. Стоя на телеге, речь держал Иван Белобородов:
– Православные! Ведомо ли, что сюда идут солдаты Сибирского корпуса? Ежели нас побьют, то и вам, небось, не поздоровится! Берите топоры, вилы, колья, багры – кто чем может, вооружайтесь! Сообща оборонимся, и – на Камышлов! Государь наш, царь Петр Федорович, не оставит вас своею милостью!
…Командир сибирского корпуса де Колонг, прибывший с головным отрядом, преследовавшим пугачевцев, был вне себя от гнева: разведка, посланная вперед, донесла, что в прибрежных деревнях Галишевой и Прядеиной разобраны мосты через реку. И возле Галишевой, и в четырех верстах ниже по течению, возле Прядеиной, из воды торчали только сваи… И это в тот момент, когда крупный отряд войск царя-самозванца был почти в его руках!
Солдаты получили приказ немедленно наладить переправы через Киргу. Саперы, проверив прочность свай и убедившись,что они не подпилены, стали настилать мост.
В Галишеву были посланы вестовые – разузнать, где находится отряд пугачевцев. В деревне вестовые постучали наугад в первую попавшуюся калитку. Ее отворил подслеповатый дед; щурясь от лучей солнца, он испуганно разглядывал вооруженных солдат.
– Ну, сказывай, дед, как на духу: были здесь люди окаянного Емельки Пугача?
– Были, были оне, супостаты энти! Обобрали деревню до нитки, хлеба и посеять не осталось, последних коровешек – и тех отобрали, окаянные! Мост через Киргу оне же разобрали, ладно, деревню не подпалили… Проездом тут оне у нас были, а ночевать остановились в Прядеиной, за четыре версты отсель.
– Что-то больно много ты знаешь, дед… Как будто следом за ними бегал!
– Да не бегал я за ими – ну их! Я по-своему кумекаю: правятся оне на Камышлов, стало быть, Прядеиной им никак не миновать – ехать-то дальше некуда. Юрмич только будет, дак он-то за двадцать пять верст от Прядеиной, как не боле, да и то вовсе в другой стороне…
Вскоре из Галишевой приехали мужики с топорами помогать солдатам настилать мост, и работа закипела. Мост наладили быстро, но войска де Колонга догнать Белобородова не успели. Того из Прядеиной и след уже простыл, деревня оказалась пустой, будто вымершей.
Снова вестовые кинулись спрашивать по избам:
– Давно ли, бабка, уехали отсюда люди при оружии?
– Давно, батюшка, утресь еще, раным-рано, знать-то, уж Юрмич проехали.
– А далеко ли он, Юрмич этот?
– Да верст двадцать пять считают.
– А дорога-то туда хороша аль плоха?
– Дак ведь в распутицу везде дороги худы! А на Юрмич она отродясь не была доброй-то…
Головной отряд Сибирского корпуса остановился на отдых в Прядеиной. Де Колонгу тоже до зарезу нужен был провиант для солдат и фураж для лошадей. Но и без того скудные деревенские запасы уже были отданы пугачевцам. Де Колонг приказал солдатам отбирать провиант и фураж силой. Почти тогда деревня и взбунтовалась: увидев, как избитого деревенского старосту, пожилого мужика Ермолая Спицина солдаты выволокли из избы и потащили к амбару, соседи подумали, что Ермолая ведут на расстрел, схватились за вилы, топоры, а некоторые – вывернутые из саней оглобли. А когда солдаты пошли по пригонам резать последний скот, вооружились все, кто чем мог, даже старики и бабы. У амбаров и в пригонах пошла настоящая рукопашная свалка.
Де Колонг, человек военный до мозга костей, стрелять в безоружных людей солдатам запретил, но и без того явное превосходство было на их стороне.
Солдаты ломали запоры, сбивали с амбаров замки и выгребали зерно, кололи скотину… Из дворов натаскали дров, и на площади задымили походные кухни.
Полковник де Колонг со своим штабом сидел за столом в той же самой горнице, где за день до того сидел Белобородов, и срывающимся от ярости голосом говорил:
– Ви и вся ваш дерьевня есть бунтовщик! Ви есть… как это по-русски… сообщник самозванец Пугачефф! Я вас буду пороть и вешать!
Староста Ермолай Спицын, с огромным синяком под глазом, стоял перед полковником навытяжку и угрюмо думал: «Белобородов был, и нет его, ищи-свищи, а мы – в ответе… Да и долго ли продержится его лапотное войско супротив царского-то? Скотину и зерно так и так отобрали… А теперь вот, может – кандалы, каторга, а то и виселица…».
Елпановы по деревне с вилами да топорами не бегали. Петр Васильевич на всякий случай зарыл в сено на сеновале ружье. Он никогда и не думал ввязываться ни в чьи дела; был ни за тех, ни за других. Когда попрятали имущество и деньги, он задворками, потихоньку привел Ивана к оседланной лошади.
– Поезжай-ка, Ванюха, в Покровское, к сватам… Да езжай осторожно, чуть што – в лес сворачивай, прячься, и – ни гу-гу! Разузнай, што да как у них… Ежели все спокойно, поживи там пока, а как у нас все утихомирится, я дам знать – домой возвернешься.
Когда у Елпановых встали на постой пятеро пугачевцев, спорить он не стал, нагреб овса и ячменя для лошадей и велел работникам истопить баню. Елена, Марянка и сноха Евгения приготовили хороший обед.
Постояльцы попались смирные. Они оказались из-под Оренбурга, с Нижне-Озерной. После бани Петр Васильевич велел дать постояльцам чистое белье и сел вместе с ними за стол с сытным обедом и бутылкой кумышки.
Подвыпившие постояльцы говорили начистоту:
– И, стало быть, пошли мы, хозяин, за Петром-то Федоровичем… Дома свои, семьи побросали, вот уж второй год мыкаемся, да что толку-то? Нет у его той силы и порядку, как в царевой армии. Привел нас Иван Нилыч Белобородов в ваши края. Столько верст исходили – по пути одне захудалые деревни… Туринскую и Ирбитскую слободы взять не сумели. А царь-батюшка полгода около Оренбурга топтался, а завоевать так и не смог. Комендант там немец какой-то, а царица, известное дело, всячески к немцам благоволит – как же подмогу ему не вышлет?