Но вот смолкла и гармошка; послышались нетвердые, спотыкающиеся шаги, скрип и хлопанье дверей комнат. Наконец, все в доме стихло и погрузилось в пьяный мертвецкий сон.
Соломия встала, надела мягкие, без каблуков, кошомные* башмачки и неслышно прокралась в опустевшую гостиную. Там спало трое гостей. Мужчина средних лет, сидя в кресле с откинутой головой, широко раскрытым ртом издавал такой храп, что Соломии стало смешно. Ее так и подмывало сунуть в рот храпящему толстую бутылочную пробку… Второй гуляка – пожилой, уже почти старик с седой головой спал прямо за столом, окунув рукав одной руки в тарелку с соусом и скомкав в кулаке другой измятую скатерть.
На диване, лежа навзничь, спала дородная женщина в дорогом, залитом вином платье. Одна рука спящей свесилась до самого пола, и когда Соломия бросила на нее взгляд, то сразу почувствовала дрожь, а в горле пересохло: на пальце было золотое кольцо с огромным драгоценным камнем. Камень был ярко-красным, и девчонка, которой еще не было и десяти лет, но она уже разбиралась в драгоценностях, поняла: это, конечно, рубин.
Соломия решила действовать. Сначала она вплотную приблизила свое лицо к лицу спящей и, морщась от разящего запаха винного перегара, стала вслушиваться в ее дыхание. Та спала, как убитая; тогда девчонка осторожно попробовала, туго ли сидит на пальце кольцо. Оно держалось свободно, и Соломия легко его сняла, сунув в карман передника. Но это было еще полдела. Воровка на цыпочках прокралась в переднюю, где обшарила висящую на вешалках одежду загулявших гостей – карманы шуб, пальто и дамских салопов. Она выгребла все, что там было, и только тогда перевела дух.
Кольцо Соломия закопала в горшке с геранью, а мелкие деньги сунула под надорванную обивку на спинке стула. Вот теперь дело было сделано; Соломия тенью промелькнула в свою комнату и улеглась спать.
Утром она долго лежала в постели и прислушивалась, о чем говорят гости в комнатах, но все с перепою спали долго. Когда Тина уже подметала на лестнице, Соломия как ни в чем не бывало вышла из спальни и направилась к умывальнику. Наскоро умывшись, она вернулась в спальню и приникла ухом к стене, продолжая напряженно вслушиваться.
"Да где же кольцо мое? Еще вчера вот на этом пальце оно было! – дородная гостья вышла в коридор, выставив перед собой дрожащий толстый палец, – и сидело-то оно вроде крепко…".
На ее громкий недоуменный голос вышли из комнат проснувшиеся гости, и все вместе начали поиски пропажи. Соломия принялась помогать; она заползала везде, куда не могла проникнуть из-за своих крупных габаритов владелица злосчастного кольца. Воровка притворялась, что старательно ищет, а сама злорадно усмехалась про себя: "А кольцо-то – под носом у вас, недотепы… В цветочном горшке, на подоконнике оно!".
Обворованная толстуха, наохавшись, накричавшись и наревевшись, поехала домой. Соломия стала терпеливо дожидаться, когда стихнут пересуды, вызванные пропажей кольца, но терпения у нее хватило только до вечера. Улучив момент, когда рядом никого не было, она достала кольцо из горшка и шмыгнула в спальню. Кольцо для ее пальца оказалось великоватым. Пришлось вместе с ворованными мелкими деньгами положить его в мешочек и спрятать на сеновале. Теперь у малолетней воровки, как и у Пантелея Кузьмича, был свой тайник – под стропилиной крыши. Мешочек она хитроумно сшила из тряпки от старой кофты Тины: если случайно отец или Митрич найдут его, заподозрят, конечно, не Соломию…
С тех пор у неё появился свой интерес к сборищам и попойкам в доме отца. Она не раз вытаскивала мелочь, а иногда и крупные деньги, обшаривая карманы пьяных гостей и проезжающих. Из жилета одного проезжего чиновника она даже вытащила серебряную табакерку.
Тина больше у них не работала: Пантелей Кузьмич выгнал ее по подозрению в краже и стал постоянно менять прислугу.
Как-то раз, в ненастную осеннюю ночь, отец приехал с гостями. И только началась попойка, как в дом ворвались полицейские. Они увезли в участок кое-кого из гостей, а кроме того… и самого хозяина.
Правда, Пантелей Кузьмич вскоре появился дома. Но он не был похож на самого себя, стал угрюмым и подавленным. Некоторое время он совсем не брал в рот спиртного и даже стал дотошно вникать в хозяйство.
Так прошла осень, а зимой, к недоумению домашних и прислуги, он решил вдруг жениться. После Покрова он привез в дом Антонину, девицу лет двадцати – будущую невесту.