За столом Лева спросил хозяина:
– А что, Прокопий Афанасьевич, неужто в ваших краях зима так рано начинается?
– Ну, какая это зима? Снег-то еще неединова нанесет да растает, он только грязи наделает, да и все. Правда, и такие годы бывают: как с Покрова снег ляжет, так уж больше не тает – до самой весны лежит.
– Что поделаешь, Сибирь! – понимающе вставил Лева.
– Не Сибирь, а Зауралье! – усмехнулся хозяин. – До Сибири еще далеко отсюда, а простирается она на тысячи верст, до самого студеного моря… Бывал я, брат, в Сибири-то! Жить – оно, конечно, везде можно, но в Сибири надо быть человеку особо крепким и телом, и духом, Сибирь – она хлипкого человека не любит! Ну, отдыхайте с дороги-то, а завтра поутру мой работник вас проводит до Куликова хутора!
Назавтра двадцать верст до хутора промелькнули незаметно, и вот впереди на опушке леса показался дом, обнесенный плотной оградой с высокими тесовыми воротами. Навстречу выбежали лохматые пестрые собаки и залились лаем. Следом в одной рубахе и без шапки выскочил Понтя Жигарь, а для хуторян – Павел Куликов или попросту Паша… За ним показалась белокурая, невзрачная его жена Ефросинья, в за ней трое ребятишек. Сзади всех ковыляла старуха, до того страшная – настоящая баба Яга. Соломия даже вздрогнула, догадавшись, что это – мать братьев Жигарей, а стало быть – ее будущая свекровь… Старуха подошла, пронзила взглядом своих мутных зеленых глаз Соломию и спросила скрипучим голосом:
– А это кто ж такая будет, жена али невеста?
– Да как тебе сказать, мать? – уклончиво ответил Лева. – Не венчаны мы еще… все некогда было…
– Негоже так жить, Леон! Обвенчаться вам надо!
Старуха первой вошла в дом, приезжие – следом. Соломии семья деверя сразу почему-то не понравилась, и на душе стало тяжело. Но куда же теперь деться! Придется жить здесь, может, год, а может, и больше… Соломия заранее боялась: как бы не пропали здесь, в лесном хуторе, ее драгоценности… Хотя здесь, в глуши, они совсем ни к чему будут. Наряжаться будет некогда и не для кого. Пожалуй, чего доброго, придется работать, засучив рукава, а Соломия этого не умела и не любила. И она уже привычно подумывала о побеге. Но как, куда, да еще на четвертом месяце беременности?
Вот если как-нибудь уехать обратно в Казань… Да ведь никто не поверит, что драгоценности мои – сразу заберет полиция, и если и не посадят сразу в тюрьму, то сокровища непременно отберут.
Спрятав заветную шкатулку на самое дно сундука, повесила замок, а сундук поставили в амбар, прикрыв старыми мешками.
Дом у Понти был большой, и Лева с Соломией устроились более или менее сносно. Фамилия у них всех была Куликовы, старший брат был уже не Понтий, а Павел, и по отчеству не Николаевич, а Иванович: приноравливались, как было указано в той подорожной рязанских переселенцев. Подорожную убитого Павла держали на божнице, за иконой…
Паша, появившись в Зауралье, не пожелал жить ни в Ирбитской слободе, ни в одной из окрестных деревень, а облюбовал место у большой дороги и решил обосноваться тут. Дав в волости взятку старосте и писарю, построился первым и стал ждать к себе брата. И вот, избежав тюрьмы и каторги, младший брат теперь вместе с ним.
…Уже по крепкому санному пути Соломия с Левой поехали в Ирбитскую слободу венчаться. Церковь на окраине слободы выбрали самую захудалую, с малым приходом. Тамошний священник был рад хоть какому-то заработку – обвенчал без оглашения, в будний день, и свадьба была самая скромная – только в кругу семьи.
Так Соломия стала жить на Куликовском хуторе. В волостные списки полуграмотным писарем они были внесены как Куликовы.
Соломия стала приспосабливаться к жизни в новой семье.
А время шло. В один из февральских холодных, вьюжных дней она родила дочь, которую назвали Дарьей. Вскоре наняли в слободе работников рубить лес для нового дома, а летом Лева с Соломией уже стали жить там.
Когда доводилось ехать в Ирбитскую слободу на ярмарку или в гости, Соломия надевала золотые перстни, серьги или колье. Но ожерелье с бриллиантами не трогала никогда – давно уж не верящая ни во что, она почему-то верила в лежащее на ожерелье проклятье и в то, что ожерелье обладает таинственной зловещей силой… Случилось как-то, что Лева пробовал поднять на Соломию кулак – упившись вином, он, пьяный, припомнил ей московское ее прошлое.
О, лучше бы не делал этого Лева Жигарь! Откуда ни возьмись, в руке у Соломии оказался кинжал. Дрожа от ярости, она вне себя закричала, размахивая клинком: